Тварь Венечка

Венечка любил Венецию, он там никогда не был и не стремился, он даже толком не знал где она находится и не нашел бы ее на карте. Он любил ее как слово. Еще он любил человека, как венец творения. Вены он не любил, но признавал.
Венеру он тоже не очень ясно себе представлял. С одной стороны богиня и планета,яркая и любви, с другой, - источник неприятностей. Любил Венечка винтовки и винчестеры, хотя вряд ли смог бы опознать их в предметах, но сами слова, наполненные, тугие, жесткие и упругие, давали Венечке уверенность и перспективу.
Но конечно ничто не могло сравниться с универмагом. Это было не просто слово, но и целый необъятный мир вещей, которые можно было называть как угодно, можно было называть так, как они были подписаны, или по своему, правильно.
В универмаге Венечка становился реально универсальным магом, волшебником вселенной, демиургом универсума. Здесь он давал имена сущностям и они, благодарные, становились его собственностью.
Венечка боялся двух вещей,- людей и церкви. Из людей больше он боялся женщин, из женщин больше боялся девушек, а девочки-подростки вызывали у него шок, он не понимал их необходимости во вселенной и старался с ними не встречаться.
Мужчин он презирал за то, что они делали вид, что любят женщин. Это было неприятно. Ложь и неправда расстраивали Венечку. Поэтому он не любил церкви. Хотя к священникам относился с пониманием и жалостью. Они же не виноваты, что они такие, и вынуждены часто бывать в этих страшных, до холодного пота и дрожи по всему телу, невероятно страшных зданиях.
Первый и последний раз своего прихода в храм он не вспоминал. Он помнил только ощущение нарастающего ужаса и боль в затылке, когда упал в обморок. Уже придя в себя, на лавке в сквере, он долго растирал мокрое лицо и не мог отогнать образ головы с крыльями и слово "херувим" долго приводило его в состояние оцепенения.
Пение хора и колокольный звон беспокоили его меньше, чем эти слова, произносимые людьми в черном. Ему казалось, а иногда казалось, что он знал точно, их истинный, природный, начальный смысл и всегда удивлялся, почему их употребляют неправильно, не в тех сочетаниях и последовательностях.
Когда он начинал правильно составлять эти слова, то чувствовал, как меняется мир вокруг, всё становилось другим, люди начинали глядеть на него по другому, внимательнее, женщины начинали улыбаться и у них расширялись зрачки, вместе с чувством счастья появлялось ощущение владения, обладания чем-то очень важным, но ускользающим.
Обычно Венечка не помнил сочетаний и каждый раз начинал заново.
Читать он любил, но всегда долго выбирал книгу, в библиотеке стоял отдельный шкаф с книгами, которые не выдавали на руки, он все их прочитал в первую очередь.С течением времени и прочитанными шкафами книг он начал замечать, что нового становится все меньше и меньше, идеи и структуры повторялись, менялась обстановка, скорость и позиция автора.
Но мир, открываемый в каждой следующей книге, манил и притягивал. Казалось, что вот здесь, сейчас, ему откроются какие-то новые, самые значимые и важные слова.
Но чем дальше, тем меньше было удивления и переживания.
Особенно поражали Венечку книги, которые назывались священными. Они напоминали ему калейдоскоп со случайно составленными кусками разного размера и качества материала. Он ещё больше жалел попов, представляя себе как они с этим ходят и вынуждены с этим постоянно жить.
Чтение доставляло ему физическое наслаждение. Текст, образы, понятия, идеи, - все воспринималось как огромный, управляемый, вечный и бесконечный мир, хорошую книгу он читал долго, медленно, переживая ее, перебаливая..
"Веник ты, Веня", - смеялась сестра библиотекарь, выдавая ему  очередной том, - "Шёл бы гулять, погода какая!"
"Тебе всё гулять, вентиляция..."
Больше чем священников, Венечке было жаль сгоревшую в незапамятные времена Александрийскую Библиотеку. Он представлял какие там хранились книги, как их изучали и переписывали люди в тюрбанах, часто ему снилось, как он разворачивает папирусы и понимает странную вязь текстов и сочетания иероглифов.
Вязь распадалась на слова и буквы, иероглифы превращались в абзацы и главы,он видел другой мир, с другими законами и другими ценностями, тот же, но другой. Как будто он смотрел на описываемую сцену не из зрительного зала, и не из-за кулис, а непонятно откуда, вникая во все нюансы происходящего, одновременно существуя во всем происходящем и простираясь везде.
Лето радовало его дождем, осень листопадом, зима снежной тишиной, а весной ему встретилась она.
Она была вся в зеленом, и с зеленым зонтом, даже перчатки были у нее зеленые. Мела скорая апрельская метель, колючая и мокрая. Она оступилась и Венечка схватил ее за локоть, удержав от падения.
Глаза ее тоже были зеленые, они смеялись и плакали одновременно.
"Здесь у вас как в Венеции," - сказала она Венечке, -"Вокруг вода".
Венечка "поплыл", и теперь она схватила его за локоть.
...
Солнце било в витринное стекло кофейной, играя многочисленными отражениями, она держала его ладонь в своей, изумруд на перстне переливался как нагорная проповедь.
"Напишите мне об этом",- просила она одними глазами, и он понимал ее без слов.
Вечность обрела смысл, а бесконечность - цель.
Бессмертие стало ощущаемой, абсолютно реализуемой реальностью.