Об общих законах умственного развития.

М.М.Филиппов

«Философия Действительности»

СПб.1895-97

Том 2

Глава I.

Об общих законах умственного развития.

Существуют некоторые законы психической эволюции, обусловлен­ные общими свойствами людей. Эти законы не находятся в каком либо постоянном соотношении со свойствами территории, климата, вообще не­органической и органической среды, окружающей человека, и невидимому (хотя это не более, как видимость) ускользает от действия социальной среды.

У самых различных племен, при разнообразных условиях, мы порою встречаем сходные умственные и нравственные черты, сходные религиозные верования, философские построения и научные исследования. В некоторых случаях такое сходство обусловливается прямым заим­ствованием известных верований, понятий и знаний у соседних, более высоко стоящих народностей. Однако, такое объяснение далеко не всегда оказывается удовлетворительным, а порою не имеет в свою пользу даже малейшей доли вероятия, но если мысль о заимствовании должна быть устранена, то остается лишь одно объяснение - общность психической природы всего человечества. В этой общности нет ничего непонятного, так как, во всяком случае, несомненно, что все существующие расы и племена земного шара более близки между собою, чем к каким-либо другим млекопитающим. А между тем, известно, что даже высшие животные обнаруживают в своих психических особенностях поразительные аналогии с человеком: так, например, некоторые из них несомненно улыбаются в веселом настроении и проливают слезы не только от физических страданий, но даже от печали. Не вдаваясь в рассмотрение вопроса о единстве или множественности человечества, то есть о происхождении существующих рас от одного или нескольких корней, достаточно отметить тот несомненный факт, что родство между наиболее различающимися в культурном отношении племенами земного шара, во всяком случае, ближе родства между грубейшими из этих племен и существующими теперь высшими человекообразными обезьянами. При таком тесном зоологическом род­стве между всеми отраслями человечества, психическое сходство их между собою не менее близко: значительные несходства, составляющие последствие долговременной первобытной культуры и исторической эво­люции, не могут затемнить основных сходств. Когда Дарвин впервые увидел жителей Огненной Земли в их родной стране, он был по­ражен изумлением, - так значительно показалось ему различие между ди­карем и цивилизованным человеком, однако, тот же Дарвин, наблю­дая туземцев, проживших короткое время в Англии и затем, быв­ших вместе с ним на корабле, «Бигль», не мог не заметить мно­жества психических черт, общих этим дикарям с наиболее циви­лизованными расами.

Эта общая психическая основа делает человека, до известной сте­пени, гражданином всего земного шара. Нескольких поколений недо­статочно для того, чтобы изменить резкие расовые особенности, если только они не будут изглажены смешанными браками, тем не менее, человек, попавший даже в совершенно чуждые ему социальные условия, не чувствует себя вполне чужим и вскоре осваивается даже с самыми странными местными понятиями, и обычаями. Кажется, что может быть более нелепо, с точки зрения европейского эстетического вкуса, не­жели татуировка, однако, после недолгого пребывания на о-ве Таити, Дарвин нашел, что «туловище одного человека, разукрашенного узо­рами, выведенными на спине, походило на ствол благородного дерева, обвитого нежным ползучим растением». Также трудно представить себе какой-либо смысл в обычае брить волосы на темени в виде тонзуры, однако, обычай этот общ католическому духовенству с жен­щинами о-ва Таити. ( По словам Дарвина, миссионеры пытались убедить женщин изменить этот обычай, «но такова мода, и это ответ, которым довольствуются на о-ве Таити так же, как и в Париже». (Дарвин, Путеш. на кор. Бигль, мое издание, Cтр. 305)

С аналогиями в области эстетических и религиозных чувств и обычаев можно сопоставить не менее удивительные, порою исключа­ющие всякую мысль о заимствовании, сходства в области религиозных, философских и научных идей.

Из массы примеров, которые могли бы быть здесь указаны, выберу лишь следующий. В Мексике владыка Тецкуко, Нецахуатль, утра­тив веру в идолов, пришел к выводу, что «должен быть неко­торый бог, невидимый и неизвестный, всеобщий творец» и соорудил храм «Неизвестному богу, причине всех причин» (Н. Spencer, Ecclesiastical Institutions. (Synthet. Philosophy, Till, 77). Сходство этого эпизода с тем, который нам известен относительно афинян, в эпоху посещения их апостолом Павлом, доходит до полного тожества идей и вызванных, ими действий. Другой пример приведу, наоборот, с целью показать, как легко, основываясь на чисто внешних сходствах, предположить тожество, где его нет на самом деле, и, под влиянием этих сходств, допустить заимствование, не имея на это достаточных осно­ваний.

В своем месте я уже заметил, что учение о переселении душ, известное древним индусам, едва ли могло перейти от них к Пла­тону. В пользу этого перехода, однако, как будто свидетельствует тот факт, что число классов странствующих душ одинаково в обоих случаях. Как в законах Ману, так и по учению Платона, допущено девять таких классов. Нисколько не отвергая того, что уче­ние о переселении душ в обоих случаях указывает на тождествен­ные законы умственного развития, нетрудно, однако, убедиться, что приведенное совпадение подробностей имеет случайный характер. Бо­лее детальное сопоставление девяти классов Ману с девятью классами Платона обнаруживает глубокие различия. В Индии девять ступеней начинаются с низших, или признаваемых низшими, животных: сюда относятся насекомые, рыбы, змеи, черепахи и большинство диких и домашних млекопитающих. Вторую ступень занимают из животных - слоны, лошади, львы, тигры и кабаны, а из людей - судры и варвары, далее, от низших классов свободного населения мы поднимаемся постепенно к вельможам, царям и, наконец, к отшельникам, браминам, душам предков и богам. Совершенно иной принцип деления мы встречаем у Платона: у него, первое место принадлежит философам, а последнее - тиранам. Очевидно, что классификация душ у Ману есть не более, как обосно­вание разделения на касты, причем эти касты рассматриваются наравне с ступенями совершенства всего мира одушевленных существ. Классификация Платона в свою очередь представляет простое отражение социальной, политической и умственной жизни древней Греции (Сравн. F. Mai Mailer, Theosophie oder psychologische Religion, autorisierte, vom Verfasser durchges. Ausgabe, Eeipz. 1896, S. 160 и 212—214. Кто пожелал бы убедиться в том, что учение о переселении душ свойственно весьма различным племенам, которые никак не могли заимствовать его у индусов, может обра­титься к тому же сочинению).

Общность психической природы всех племен и рас, разумеется, не идет далее основных сходств и не распространяется на те осо­бенности, которые вырабатываются под влиянием различных культур­ных условий и чисто местной обстановки. Но когда говорят об общих законах умственного развития, то слишком часто упускают из виду одно существенное обстоятельство.

Нам ровно ничего не известно о человеке вне общественного состоя­ния. Спенсер приводит примеры некоторых племен, отличающихся необычайно сварливыми наклонностями, причем два члена племени едва могут ужиться вместе. Такие примеры однако, исключительны и не­достаточно изучены. В общем, можно только сказать, что у малораз­витых народов общественные группы очень мелки. Во всяком случае, все понятия, мысли и чувства членов племени образуются под влиянием общественности, и влияние это так сильно, что на первых порах по­нятие племени вполне господствует над понятием личности. Это факт капитальной важности, так как он объясняет многие характерные, как нравственные, так и умственные черты мало развитых племен. Мы ограничимся лишь умственной стороною.

Одной из наиболее характерных черт умственного развития яв­ляется переход от конкретного к абстрактному. Но именно конкрет­ность первобытного мышления не позволяет ему точно отличать реаль­ные группы от первых представляющихся уму отвлеченностей. Понятие рода, реальной группы, возникшей из уз родства, служит основою для грубых попыток к образованию отвлеченных категорий. Процесс классификации групп по сходствам и несходствам тотчас принимает характер родословной или же сопоставляется с военной и политической организацией. Являются вопросы, вроде следующих: какая река всем рекам мать, или же какая птица всем птицам царь.

Уже это обстоятельство показывает, что умственное развитие никак нельзя рассматривать вполне изолированно от других факторов обще­ственной жизни. Формы общественности, начиная с семейных отноше­ний и оканчивая политической организацией, необходимо влияют на весь склад ума человека, включая наиболее отвлеченные области его мыш­ления, и чем ниже уровень развития общества, тем легче проследить подобную зависимость. Исключение составляют лишь те малокультурные народы, которые подпали под сильное влияние более высокой умственной культуры. Примесь чуждых элементов может затемнить основные отношения, причем покажется, что умственное развитие возникло совер­шенно отдельно от общественных условий. Более подробное иссле­дование, однако, убеждает и в этих случаях, что под внешней, заимствованной оболочкой скрывается ядро, возникшее на почве данных общественных условий.

Эта тесная зависимость умственной эволюции от общественного строя заставляет относиться с осторожностью, ко всем тем схемам, кото­рые пытаются обрисовать ход развития мысли минуя социальные усло­вия и исходя из какого-либо одного отвлеченного начала. Наиболее серьезной попыткой установить подобную схему является, во всяком случае, учение Конта о трех фазисах - теологическом, метафизическом и позитивном. Заслуга этой схемы состоит в том, что Конт ука­зал на метафизику, или, точнее, на онтологию (т. е. учение о сущно­стях), как на переходную форму, связывающую теологические понятия с научными, но Конт недостаточно отметил многие существенные особенности умственного прогресса, никак не укладывающиеся в его схему. Сам Конт не мог не заметить, что развитые теологические понятия сплошь и рядом весьма мирно уживаются рядом с утонченной метафизикой и даже, до известной степени, подразумевают ее. С другой стороны, метафизика очень часто проникает в область науки, смешиваясь с положительными знаниями. Можно было бы указать, и на многие при­меры существования теологических понятий рядом с научными: так, в XVII веке и в начале XVIII, наряду с развитием механического миро­созерцания, сильно развивается рационалистическое богословие. Декарт и Лейбниц являются теологами в такой же мере, как и механиками. Конт знал, что его фазисы имеют не безусловное значение, а поэтому пытался утвердить свой закон трех фазисов таким образом, что приноровил его к иерархической классификации наук. По Конту, первые члены иерархического ряда, каковы математика, механика, астрономия, давно уже вступили в область положительных знаний, тогда как, в физике и химии еще господствует метафизика, а в биологии и социологии можно встретить даже отголоски теологических воззрений. История науки, однако, показывает, что и этот взгляд Конта не вполне точен. В эпоху, когда физика была, большею частью, собранием ме­тафизических принципов, Аристотелю удалось уже поставить биологи­ческие и социальные, науки на значительную степень высоты. Даже пси­хология, совершенно отвергнутая Контом, была поставлена Аристотелем на здравую эмпирическую почву и имела у него характер естественной науки. С другой стороны, как было указано, высокое развитие меха­ники в конце XVII века не устранило теологического миросозерцания, которое проникало даже в механические умозрения, что превосходно выяснено Махом.

Далее, схема Конта недостаточно указывает на тесное взаимодей­ствие, существующее как между различными науками, так и между различными сторонами психической деятельности человека. Эта деятель­ность не распределена по искусственным областям, отделенным между собою непреодолимыми преградами. Человек, проникнутый теологиче­ским миросозерцанием, может заниматься специальными науками и даже совершать в них крупные открытия, но все его научные выводы не­избежно приобретут теологическую окраску.

То же относится и к метафизическому миросозерцанию, как его понимал Конт. Факты этого рода не были ему чужды, и именно эта смешение миросозерцаний Конт признавал умственной анархией, от которой и думал излечить человечество своим курсом положительной философии, но все это показывает, что в чистом виде ни один из указанных Контом фазисов не существовал. Многая Мифология включала в себе зародыши положительного знания, метафизика, как ее понимал Конт, так тесно переплеталась с одной стороны с мифологией, с другой - с наукой, что о чистом фазисе онтологиче­ского мышления не может быть и речи. Приписывание реального зна­чения сущностям и объяснение явлений скрытыми свойствами и силами свойственно уже тому периоду теологии, которому Конт придал название фетишизма. Совершенно ошибочно повторяемое Миллем мнение Конта, что «как бы далеко ни заходил фетишизм в своем распространении и как бы продолжительно ни было его существование, в нем не было места ни абстракции, ни классификации (!) предметов, а следо­вательно не было места и для метафизического образа мыслей». На са­мом деле, классификация (бесспорно требующая известной абстракции) настолько присуща сколько-нибудь развитому, мышлению, что отвергать некоторую способность к классификации едва ли возможно даже для выс­ших животных. Мало-мальски развитые племена прямо доказывают свою способность к классификации и к некоторой абстракции своими действиями и составом своей речи. Грубый супранатурализм, свой­ственный низшим племенам, не лишает их способности к здравым эмпирическим обобщениям и к разумному предвидению некоторых следствий. Из весьма многочисленных примеров, которые я мог бы привести с целью доказать, что в своих обыденных занятиях так наз. дикари порою обнаруживают не менее «пози­тивный» образ мыслей, нежели новейшие ученые, выбираю, наудачу один, заимствованный у Уоллэса. Пример этот тем более ва­жен, что в данном случае Уоллэс вовсе не следует своей, склон­ности идеализировать нецивилизованных людей, а наоборот, изумляется их «несообразительности».

Описывая туземцев Мангкассара (на о-ве Целебесе), Уоллэс гово­рит, что их бамбуковые постройки крайне неустойчивы, и что «в этой стране, едва ли есть хотя один дом, простоявший два года на обращенной к ветру стороне и при этом не покосившийся», Уоллэс удивляется тому, что туземцы не додумались до употребления диагональных подпорок, а вместо этого либо привязывают дом канатами к вбитому в землю столбу, либо, при самой постройке, выбирают как можно более кривые бревна. Он несколько раз замечал кривые столбы, имеющие форму задней ноги собаки, и на вопрос, заданный од­ному мальчику, почему не употребляют прямых столбов, этот тузе­мец отвечал: «Они предпочитают такой, столб, потому что тогда дом не упадет». Уоллэс пытается дать этому, простому и здравомыслящему ответу такое истолкование, которое превращает эмпириче­ское обобщение в теорию, подходящую под контовское определение ме­тафизики ( Ещё Милль заметил, что метафизика, как ее определил Конт, заслуживает названия онтологии).

«Очевидно,- говорит Уоллэс, - что здесь приписывают кривому дереву какое-то скрытое в нем спасительное качество». Каких-либо прямых показаний самих туземцев в пользу такого объяснения Уол­лэс, однако, не приводит, а добавляет от себя: «Подумавши не­много... убеждаешься, что действие, приписываемое туземцами кривому столбу, действительно происходит от него... Если один или два из столбов... немного наклонены и изогнуты, то это имеет почти такое же действие, как и подпорки». Является вопрос, действительно ли туземцам понадобилось признать кривизну столба какой-то скрытой сущностью, деятельным началом, или же следует просто допустить, что дикари пришли к выводу, подсказанному опытом: «кривые столбы придают хижине устойчивость». Решить трудно. Бесспорно, что самый процесс обобщения часто порождает в неразвитом уме понятия о скрытых свойствах и реальных сущностях или даже призраках, сидящих в том или ином предмете. Можно, однако, привести и такие примеры, где едва ли окажется что-либо, кроме знания положитель­ных фактов. Один туземец Ломбока сказал тому же Уоллэсу, что для сверления ружейных стволов «нужна только корзинка^: с камнями». Ответ этот на первый раз показался ученому путешественнику зага­дочным, но оказалось, что корзинка с камнями служит для усиления давления, оказываемого буравом. Вся операция сверления была объяснена Уоллэсу туземцами «с готовностью и чистосердечием, исключающим всякое сомнение» (Уоллэс добавляет, что едва ли в Англии кто-нибудь сумеет сделать при помощи таких грубых орудий даже подкову(Уоллэс, Малайск. Архипелаг пер. под. ред. А.Бекетова, 1874г. I, 189-190 ).

Нисколько не отрицая существенного значения верований и суеверий в жизни грубых народов, не следует забывать, что полное развитие супранатурализма, т. е. веры в сверхъестественные начала, принадле­жит никак не им. Это развитие становится возможным лишь при воз­никновении особого класса людей, для которых супранатуралистическое обяснение явлений становится смыслом и целью жизни, а порою и ору­дием эксплуатации масс.

Полное развитие онтологии или того, что Конт называет метафи­зикою, в свою очередь требует ряда социальных условий. Лишь в связи с этими условиями, фазисы Конта перестают быть оторванными от жизни абстракциями и приобретают реальное значение. Но по этой же причине, в основу исследования умственного развития следует по­ставить не какую-либо отвлеченную схему, а такую классификацию, кото­рая должна прямо вытекать из изучения того или иного общественного строя.

Прежде всего очевидно, что для превращения частных онтологиче­ских попыток в сколько-нибудь связную систему, необходим значи­тельный досуг и притом такой, который способен отвлечь человека от действительной жизни. Один из первых мудрецов Греции, Фалес, упал в ров, считая звезды, чем вызвал насмешки толпы. Но это все же были звезды, т. е. явления окружающей природы. Для того, чтобы попасть в ров и рассуждать там (по примеру метафизика, опи­санного Хемницером) о метафизических сущностях, требовалась не­сколько большая степень отрешенность от жизни. Трудно, однако, подобрать такие условия, когда онтология могла бы наполнить собою умственное и нравственное содержание человека, таких условий, действи­тельно, никогда не было, не существовало, поэтому, и чистого метафизи­ческого фазиса в духе Конта. Онтологические умозрения некоторых греческих софистов были, например, весьма тесно связаны с жизнью чрез посредство эристики (искусства спорить) и риторики: оба эти искусства так мало были «отрешены от жизни, что, наоборот, без них афи­нянин не мог обойтись в своей практической карьере, например, в области политики.

Чистый «метафизический» фазис не осуществился даже в средне­вековой схоластике, порою к нему приближавшейся, но никогда не вполне свободной от теологических примесей и от весьма явственных влияний окружающей действительности.

Последнее обстоятельство, определяющее все существенные черты средневековой схоластики, почти не принималось во внимание историками философии. Если послушать многих из этих историков, схоластиче­ская философия была не более, как спором об универсалах (всеобщно­стях) и самый спор возник лишь как последствие комментария, сделанного Боэцием к одному предложению Порфирия, в свою очередь написавшего предисловие к логике Аристотеля. Бесспорно, средние века были эпохою, когда «комментирование комментаторов» играло еще более значительную роль, чем у некоторых александрийских ученых, но из этого не следует, чтобы целое умственное движение -каковы бы ни были его отрицательные стороны - могло быть объяснено вне социальных условий.