М.М.Филиппов
«Философия Действительности»
СПб.1895-97
Том 2
Часть 3
ГЛАВА III.
Космогонические гипотезы.
Платон, находившийся под влиянием пифагорейцев, и Аристотель, боровшийся с их теориями, не оставили нам сколько-нибудь выработанных гипотез о происхождении мира, хотя этот вопрос занимал уже мифологическое творчество. Под влиянием Аристотеля, установился даже взгляд на коренное различие между «подлунным» и «надлунным» миром, причем в последнем не допускалось никаких изменений и превращений; при этом отвергалась всякая эволюция так называемых неподвижных звезд.
В высшей степени сомнительно, чтобы школа Пифагора, догадывавшаяся о движении земли, была также счастлива относительно космогонии. Она интересовалась гораздо более существующей «гармонией» вселенной, чем ее происхождением.
(Даже Фэй (Faye), при всем своем пристрастии к пифагорейцам, не мог найти у них ничего подобного теории происхождения мира, исключая того, что сказано в платоновском «Тимее». Замечу, что книга Faye, Sur l'origino du Monde (3 Edition, 1896), содержащая, между прочим, его собственную любопытную теорию, в исторической части далеко ненадежна. Faye уверяет, например, что Аристотель был плохо знакомь с учением Пифагора, с чем едва-ли согласятся' изучавшие доступную теперь греческую литературу. Вероятно, Фэю известны источники, недоступные другим исследователям пифагореизма; но какие именно, об этом Faye благоразумно умалчивает и безапелляционно утверждает, что ближайшие ученики Пифагора уже помещали в центре своей системы Солнце, что Гестия означала у них землю, а не центральный огонь и т. п. Все это расходится с мнением наиболее авторитетных историков, как, например, Целлера.)
Утрата сочинений Демокрита не позволяет судить о его космогонических теориях. Пользуясь разными отрывочными сведениями и, главным образом, поэмою Лукреция, возможно восстановить лишь общие черты учения Демокрита, но частью в переделанном и даже искаженном виде, приданном атомистическому учению Эпикуром —главным путеводителем Лукреция. Впрочем, некоторые данные позволяют указать, что именно было добавлено от себя Эпикуром, несмотря на то, что из всех (необычайно многочисленных) сочинений Эпикура сохранились лишь жалкие отрывки: крупнейшие найдены при раскопках, под развалинами Геркуланума. Хотя некоторые астрономические представления Демокрита были счастливыми догадками, подтвержденными позднейшей наукой (так, например, он признавал Млечный Путь скоплением звезд), в общем, атомисты стояли в области астрономии ниже не только Аристотеля, но и Платона и первых пифагорейцев. Было уже замечено, что Демокрит придавал земле фигуру вроде диска или же блюдца, и не мог отделаться от обыденных представлений о верхе и низе. Эти же представления о верхе и низе господствуют в атомистике Эпикура, несмотря на то, что он жил в IV веке (341—270; в 305 ч. основал школу в Афинах), когда учение о шарообразности земли стало общепризнанным.
Римский ученик Эпикура, Лукреций, хотя знает о шарообразности земли, придает, ошибочным воззрениям Демокрита характер полемики против учения о стремлении земных тел к центру земного шара. «Кто может представить себе, говорит Лукреций, чтобы под землею тяжелыt тела стремились кверху и держались там в направлении, противоположном нашему, как если бы мы созерцали наше собственное изображение на зеркальной поверхности вод»? Лукреций громить философов, осмеливающихся думать, «что на противоположной стороне земли есть животные, есть люди, расхаживающие и удерживаемые на почве воображаемым стремлением к центру земли». Все это, по его мнению, грубые ошибки, зависящие от того, что эти философы не понимают бесконечности вселенной. Так как вселенная бесконечна, она не имеет центра, а, стало быть, заключает Лукреций, и земля не может иметь центра, к которому стремились бы тяжелые тела. Что касается основного положения о бесконечности вселенной, Лукреций доказывает его весьма просто: он приводит доводы, показывающие немыслимость пределов пространства и воображает, что этим все доказано. Представим себе, говорит он, пределы вселенной: что препятствует нам вообразить себе стрелка, который, находясь у этих пределов, пускает отсюда стрелу в пространство, находящееся за этими пределами?
Бесконечность пространства этим, конечно, доказана: но требуется доказать, что за пределами материального мира есть еще материя, или, по крайней мере, надо убедить нас в том, что пространство тождественно с материей, как утверждал впоследствии Декарт. Но с точки зрения атомистики, допускавшей наряду с атомами пустоту, такие утверждения были бы противоречивыми, а поэтому приведенное Лукрецием доказательство ровно ничего не доказывает. Не более доказательны и его умозаключения даже в предположении бесконечности материального мира. Хотя такой мир очевидно не имеет абсолютного центра, но отдельные и даже весьма обширные части могут обладать центрами притяжения, и в частности, существование антиподов вполне совместимо с гипотезою бесконечного пространства, занимаемого материальным миром.
(Нельзя поэтому, согласиться с мнением Ланге (Lange, I, 139—140), что по космологическим вопросам древние атомисты ближе подошли к новейшей. науке, чем Аристотель. Несмотря на всю ошибочность геоцентрической теории Аристотеля, его учение о стремлении всех тяжелых тел к центру земли, как средоточию мира, во всяком случай ближе к учению о всемирном тяготении, нежели совершенно сбивчивое учение атомистов о падении атомов куда-то вниз. Я, уже говорил о том, что признаю учение Аристотеля о стремлениях различных «стихий» к центру земли и от центра не чисто метафизическим (телеологическим) воззрением (хотя в нем есть и метафизическая примесь), а ложной механической системой, основанной на наблюдении над падением и поднятием вверх различных тел).
Сохраненное Лукрецием учение Эпикура о бесконечности вселенной в связи с антропоморфическими понятиями о верхе и низе, привело, к чрезвычайной путанице по вопросу о движениях атомов. Бесконечность мира влекла за собою положение, что, в строгом смысле, мир не имеет ни верха, ни низа; но факт падения тяжелых тел «вниз», т. е. к центру земли, навязывался уму, и так как «стремление к центру» было отвергнуто и взамен не было предложено никакого механического объяснения, то атомистам на оставалось ничего, как только допустить, что атомы сами по себе обладают внутренним стремлением двигаться в том или ином направлении.
(Любопытно видеть, что Ланге, сознавая ахиллесову пяту древнего атомизма (I; 106), пытается смягчить краски и изобразить дело таким образом, как будто даже земное тяготение и учение об антиподах не могло установиться раньше Ньютона, тогда как ни пифагорейцы, ни Аристотель нимало не затруднялись допустить, существование антиподов. Сравн. замечания Ланге на стр. 17 его книги, где он говорит о некоторых механических воззрениях Аристотеля.)
Мы сейчас увидим, как пытался эпикуреизм выпутаться из этого затруднения. Специально по вопросу о падении атомов атомизм в лице Эпикура, несколько уклонился от мнений Демокрита. Демокрит заблуждался, воображая, будто большие массы скорее падают в пустоте, нежели малые, но распространение этого заблуждения на атомы спасало его систему, так как если допустить, как он и делал, что атомы обладают разными величинами и различными скоростями, причем более крупные движутся скорее, то уже нетрудно придумать столкновения между атомами. Более крупные атомы будут догонять более мелкие, произойдут взаимные удары, сталкивающиеся атомы начнут отскакивать друг от друга и в большей части случаев будут уклоняться от прежнего пути и приобретут, сверх того, вращательные движения; из таких сложных движений уже не трудно вывести не только построение солнца и планет, но и все, что угодно.
Учение Демокрита подверглось, однако, критике Аристотеля. Хотя до сих пор еще в некоторых учебниках физики говориться, что Аристотель будто бы учил о различной скорости падения тел в пустоте, но на самом деле он учил как раз обратному. По Аристотелю, пустоты вовсе нет; но если бы она была, тогда, по его словам, все тела должны были бы падать с одинаковою скоростью, прав поэтому Ланге, когда он утверждает, что априорный вывод Галилея (производившего опыты с падением тел в воздухе) относительно падения в пустоте навеян учением Аристотеля, в других случаях, так часто оспариваемым им.
Различие скоростей при падении Аристотель приписывал сопротивлению везде существующей и притом неоднородной среды. Чтобы обойти возражения перипатетиков, Эпикур изменил учение Демокрита в том смысле, что в пустоте нет сопротивления, а поэтому падение всех тел происходит с одинаковой скоростью. И хотя этот вывод совпадает с данными новейшей физики, но он оказывается роковым для атомистической космогонии.
Было уже замечено, что атомистам не оставалось ничего, как только признать присущее атомам внутреннее стремление к движению «вниз». И Эпикур, действительно, рассматривал тяжесть, как свойство, присущее самому атому и побуждающее его стремиться в определенном направлении. Допущение со стороны Эпикура этого внутреннего стремления к падению было лишь ясным признанием того, что у Демокрита осталось недостаточно выясненным.
(Ланге отрицает такое допущение со стороны Демокрита на стр. 18, формулируя взгляды этого философа якобы по Аристотелю: Die Atome haben -keine innern Zustande, sie wirken aufeinander nur durch Druck und Stoss. Формулировка эта принадлежишь, разумеется, самому Лапте. Но относительно Эпикура он вынужден признать обратное (S. 105). По Лукрецию, если бы мир был ограничен, то в течение веков, вся материя собралась бы в нижней части мира. Поэтому Ланге справедливо замечает: «Эпикур признает тяжесть, наряду с сопротивлением существенным свойством атомов … и допускает определенное направление для падения всех атомов вселенной»).
Но такая система представляла огромные трудности, которых не сознавал Эпикур.
Послушаем Лукреция, когда он, вооружаясь атомистической гипотезой Эпикура, пытается построить из атомов вселенную.
Каким образом, спрашивает Лукреций, случайные столкновения атомов, падающих сверху вниз, но с нечувствительными уклонениями, без которых природа ничего не могла бы произвести, положили начало небу, земле, океанам, направили движение солнца и луны?
Весь вопрос в том, откуда явились эти «нечувствительные уклонения» при движении атомов в пустоте, не оказывающей им никакого сопротивления? Уклонения эти пришлось придумать, так как они были заменою предположения Демокрита о разной скорости движения атомов. Если все атомы движутся с одинаковою скоростью и в одном и том же направлении, то совершенно непонятно, каким образом их взаимные положения могут изменяться. Как столкновение, так и разделение атомов становится невозможным. Понятно, почему Лукреций вынужден был признать, что без уклонений (неизвестно почему происходящих) природа не могла бы ничего произвести из таких атомов.
Будучи лишь истолкователем греческих философов, Лукреций не задумался над вопросом об «уклонениях» и попросту соединил взгляды Эпикура с более последовательной, хотя не менее ошибочной космогонией Демокрита. Лукреций прямо заимствовал его своеобразную теорию вихревых движений, которою не следует смешивать с вихрями Декарта. Лукреций сознает трудность, однако, считает теорию Демокрита «довольно правдоподобной» и она, действительно, правдоподобнее, нежели предположения Эпикура, который не отличался математическими познаниями, а потому попросту предположил, что солнце движется по кругу вследствие однажды полученного им толчка. Демокрит вывел видимые движения светил из вихревых движений, явившихся от столкновений атомов, обладавших разными скоростями. Эти движения, по мнению Демокрита, и теперь поддерживают круговые движения. По словам Лукреция, чем ближе светила к земле, тем менее их увлекаете небесный вихрь, потому что скорости убывают по направлению вниз. Этим объясняется, почему солнце, находящееся «гораздо ниже» звезд, а тем более луна, находящаяся еще ниже, движутся, отставая от звезд. При этом Демокрит отличал видимое движение от того, которое он считал истинным, он доказывал именно, что на «самом деле знаки зодиака догоняют солнце и еще скорее догоняют луну; нам же кажется, что солнце и еще скорее луна возвращается к тому или иному созвездию, находящемуся подле эклиптики». Это различение между видимым и истинным движением, однако, не сблизило атомистов с более правильными воззрениями пифагорейцев.
Хотя, таким образом Лукрецию (а быть может и самому Эпикуру) удалось, с помощью демокритовских вихрей, выпутаться из затруднения, но вся система атомизма оказывается искусственною. Главный вопрос, каким образом атомы, движущиеся в пустоте с одинаковыми скоростями и в одном направлении, могут сближаться между собою или удаляться друг от друга, остается невыясненным. Причина уклонения (у Лукреция clinamen) настолько не ясна, что в конце концов Лукреций (следуя, вероятно, Эпикуру) вынужден обратиться к аналогии с произвольным движением.
Таким образом бессознательно вводится новый элемент, и вся стройность механического миросозерцания внезапно нарушается. Оказывается, что, как механическая система, атомизм, — в том виде, какой ему был придан Эпикуром, — не представляет никаких преимуществ над механическими умозрениями Аристотеля. Если у Аристотеля можно видеть некоторый антропоморфизм в понятии о центростремительном и центробежном стремлении элементов, то в атомистике Эпикура, по крайней мере в том виде, как она передана Лукрецием , мы видим вмешательство в чисто механический процесс элемента произвольности; эта произвольность производить уклонения от механически предписанного направления, а без таких уклонений атомы пребывали бы в состоянии относительного покоя, т. е. их взаимные расстояния оставались бы неизменными, что равносильно с полной неизменяемостью материального мира.
Следует, однако, заметить, что в системы Эпикура этот почти психический элемент имеет чисто паразитный характер, зависящий, главным образом, от слабой математической подготовки самого Эпикура и его ближайших учеников. Некоторые примеры, приводимые Лукрецием, позволяют думать, что Эпикур смутно представлял себе атомы наделенными чем-то вроде запаса энергии, могущей обнаруживаться от сравнительно ничтожных возбудителей. В эпоху Лукреция не знали свойств взрывчатых веществ, а поэтому ему, как и Эпикуру, пришлось прибегнуть к аналогии с живыми существами, например, с лошадью, долго сдерживаемою, а потом внезапно пущенною и мчащеюся как стрела.
Атомисты смутно догадывались, что и в этом случае речь идет о некотором механическом принципе, а поэтому и не видели противоречия допущенной ими причины «уклонений» с прямо выраженным ими учением, по которому никакое сознание не должно было играть роли в процессе распределения атомов. Но во всяком случае остается справедливым, что и учение о падении, атомов куда-то вниз, и дополнение его неизвестно чем причиняемыми отклонениями дает механическую картину, не обладающую какими бы то, ни было преимуществами над. учением Аристотеля о центробежном и центростремительном стремлении элементов.
Предыдущие разъяснения не должны быть ложно истолкованы в смысле отрицания великой исторической заслуги атомизма. Заслугу эту, однако, следует видеть никак не в установлении здравых начал механики и физики и не в крайне искусственной космогонии атомистов. Преимущества атомизма заключаются в ином, а именно в его полемическом отношении к фальшивой телеологии и к теологическому мистицизму. Это единственные, но зато весьма существенные пункты, по которым эпикуреизм расходится с большинством направлений, сложившихся в Греции в эпоху её упадка. В этом случае ученик Эпикура, Лукреций, не только выражает взгляды учителя, но частью идет даже дальше его, и это не удивительно, так как Эпикур имел дело с умирающей эллинской теологией, тогда как Лукрецию приходилось еще бороться с живыми, порою весьма нелепыми суевериями римской толпы. Да и вообще у римлянина, жившего в начале I века до P. X. (99— 55), следует ожидать больше бодрости и мужества, чем у спокойного, более склонного к созерцанию, чем к борьбе, греческого философа, который укрылся в своем саду, не желая видеть окружавших его развалин греческой культуры. Теоретические соображения Лукреция целиком заимствованы у греков, Эпикура и Демокрита. Несмотря на беспричинные «уклонения» атомов, он, однако, пытается отвергнуть психическое начало. Начала вещей (т. е. атомы), говорит он, расположились в порядке не по остроумному соображению (Lucr. De nat. rer.I. 1021-1034: Nam certe neque consillo premoredia rerum Ordine se sua qusequse sagaci mente locarum etc.) и не потому, чтобы было установлено, какие движения должны произойти, но по той причине, что при множестве различных столкновений получились различные устойчивые расположения.
Как ни заманчива эта мысль, но попытка механической конструкции оказывается очень слабой уже потому, что эпикурейцы признавали скорость движения атомов в пустоте бесконечно великой. Из того, что более плотная среда, например, вода, оказывает большее сопротивление некоторым движениям (хотя бы, движению нашей руки), чем менее плотная, например, воздух, Эпикур вывел, что в пустоте, при отсутствии всякого сопротивления, скорость атомов должна далеко превышать «скорость солнечных лучей», о которой в его время можно было строить лишь приблизительные догадки (Lucret.II, 150-164). Мы видим, таким образом, картину атомов, движущихся в пустоте с бесконечными скоростями, по параллельным прямым и получающим, однако, некоторые отклонения, позволяющие сталкиваться между собою. Более неопределенный механический образ трудно себе представить.
Важна, поэтому, не столько механическая конструкция вселенной из атомов, оказавшаяся у Эпикура крайне неудачною, сколько чисто методологическая попытка применить механические объяснения ко всей природе, не исключая жизненных и душевных явлений. Рассмотрение этой стороны атомизма не относится к общим вопросам космологии.
(Сравните далее главы о биологической эволюции. Что касается морального возмущения против Лукреция, его можно встретить не только у теологов (что весьма понятно), но даже у новейших ученых. Достаточно прочесть у Faye, что выводы из учения Лукреция будто бы deprimantes au point de vue moral. Мы, однако предпочитаем мужественную речь Лукреция рассуждениям Цицерона и даже лицемерной нравственной проповеди Сенеки. Faye вынужден признать, что учение Лукреция было внушено не эгоизмом, «а борьбой против религии, ставшей невыносимою»)