Эмпедокл. Понятие об элементах.

М.М.Филиппов

«Философия Действительности»

СПб.1895-97

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ИДЕЯ РА3ВИТИЯ

ГЛАВА I

(продолжение) 

Эмпедокл. Понятие об элементах. Первым ионийским философам удалось, до известной степени, освободить мысль от чисто мифологических понятий; им же принадлежат и первые попытки привести сложные тела, наблюдаемый в природе, к более простым началам. Всего естественнее было при этом допустить лишь одно начало, что мы и видим у первых ионийцев; этого уже требовала экономия мысли, стремящейся к самому простому объяснению. Избирая одно какое-либо начало, эти древние философы поступали вполне разумно, сообразно с тогдашними фактическими знаниями о природе. Для допущения нескольких элементов вместо одного, требовалось какое-либо основание, например, невозможность объяснить явление помощью только одного начала; и мы, действительно, видим, что постепенно философы начинают увеличивать число элементов и вводят все новые и новые начала н силы, причем на первых порах между силою и веществом не проводится ясного различия. Вода, воздух, огонь, теплое и холодное, влажное и сухое в тех или иных сочетаниях являются у ионийцев, и у пифагорейцев, и даже у стоящего особняком Гераклита. Любители аналогий между древнегреческим миром и Востоком могли бы привести по этому поводу ряд цитат, указывающих на сходную роль, приписываемую тем или иным стихиям египтянами, персами, индусами и даже китайцами; но, к сожалению, аналогии эти можно провести еще шире, указав, например, на полинезийцев, на нынешних и вымерших цветнокожих обитателей Америки и на другие племена, очевидно не оказавшие ни малейшего влияния на древнегреческую цивилизацию. Значение стихийных начал, каковы вода, земля, воздух, огонь настолько велико в жизни человека, что в той или другой форме эти начала необходимо появляются во всех древнейших космогониях; отсюда, однако, еще далеко до отчетливых представлены о стихиях, как элементах, из которых составлено все существующее; и по общему свидетельству всех надежнейших писателей, установка четырех элементарных начал должна быть приписана Эмпедоклу. Это философское открытие может в наше время показаться крайне наивным, но для своего века оно было крупными шагом вперед, так как без установления понятия об элементе нельзя было и думать о разложены сложного на простое и, обратно, о соединении простых тел в сложные, а в этой мысли скрывается уже первый зародыш будущей науки — химии. Вместе с тем, Эмпедоклу удалось уже освободиться от гилозоистического взгляда древнейшей ионийской школы; хотя и его объяснение не может считаться в настоящем смысле слова механическими, но важно уже то, что у него является мысль о недостаточности прежнего объяснения. Самоподвижность материи, в силу присущей ей жизненности, уже не удовлетворяет Эмпедокла. Он вынужден прибегнуть к полу механическим понятиям о дружбе и вражде, при чем первая играет роль соединяющей силы, вторая—роль разделяющей: не смотря на антропоморфическую терминологию, Эмпедокл пользуется этими силами, как чисто механическими притяжением и отталкиванием.

Эти основные положения философии Эмпедокла могли бы придать ей высокое значение в истории мысли, если бы этот философ не отличался двумя качествами, сильно понижающими его роль в истории философии: одно из этих качеств чисто нравственного порядка, другое относится к теоретической области. Прежде всего, Эмпедокл обладал чрезмерной склонностью к жреческим приемам. Отчасти это зависело от его занятий медициной, которая, в его время, была еще чересчур близка к магии и знахарству. По-видимому, он сам верил в свое полубожественное происхождение и вел себя, как настоящий чудотворец. Сохранились отрывки из поэмы Эмпедокла («Очищения»), где он самым наивным образом воспевает себя, как полубога, хотя, очевидно, несколько тяготится и своей ролью, и необычайными почестями, которые везде ему оказывались. Не следует забывать, что Эмпедокл жил в Агригенте, где почва была благоприятнее для чудотворцев, чем в Ионии и на греческом материке. Если вспомним, однако, о мужественной борьбе Ксенофана с народным антропоморфизмом, то придется сказать, что Эмпедокл, в этом отношении, сделал огромный шаг назад. Если же мы добавим, что почти одновременно с учением Эмпедокла явились первые начала гораздо более выработанное механическое миросозерцание атомистов, то это еще более заставит нас признать роль Эмпедокла не первостепенной. Впрочем, именно атомисты всего ближе примыкают к Эмпедоклу: этим объясняется высокое уважение, которым он пользовался у позднейших последователей атомистики, как например у Лукреция.

Не мешает помнить, что установленные Эмпедоклом элементы вошли в позднейшие философские и физические теории и держались крайне упорно, играя роль даже в воззрениях алхимиков.

Но прежде всего необходимо точнее установить, в чем именно состояло учение Эмпедокла о четырех элементах—а это тем важнее, что система Эмпедокла была не раз излагаема в извращенном виде. В нашем изложении мы будем пользоваться, кроме нескольких специальных работ об Эмпедокле, еще отрывками из его обеих поэм, собранными Пейроном, Штейном и др. Стихотворная форма произведений Эмпедокла не избавила их от искажений со стороны компиляторов и переписчиков; но зато здесь гораздо легче заметить порчу текста, и, сверх того, слог Эмпедокла, несмотря на склонность этого философа к ораторским приемам, далеко удобопонятнее, чем отрывистая и загадочная проза Гераклита. Большая часть недоразумений по поводу учения Эмпедокла относится, поэтому, лишь на счет позднейших писателей, например, новоплатоников, истолковывавших всех древнейших философов в своем духе и ради своих целей. Аристотель и здесь оказывается надежным руководителем.

О личности Эмпедокла лучше всего свидетельствует начало его поэмы «Очищения». «Друзья, обитающие в большом городе у желтого Акрагаса (река подле Акрагаса или Агригента в Сицилии, города того же имени) и упражняющиеся в прекрасных делах; приветствую вас! Я для вас бессмертный бог, а не смертный человек. Разве вы не видите, как я всюду хожу, всеми почитаемый, с диадемой на челе и зеленеющими венками?' Когда я, украшенный таким образом, показываюсь в цветущих городах, то и мужчины, и женщины молятся на меня и тысячи их следуют за мною... Одни нуждаются в прорицаниях, другие в лечении разных болезней... Но что мне до этого, хотя я совершаю великое?"

По-видимому, Эмпедокл хотя и верил сам в свою магию, но иногда чувствовал пресыщение и скуку от идолопоклонства перед собою—участь очень многих подобных ему чудотворцев.

Несмотря на этот жреческий элемента в деятельности Эмпедокла, он не был склонен к грубо-антропоморфическим представлениям народной мифологии, и, очевидно, пользовался иногда мифологическими образами лишь ради красоты слога. Истинными поэтом он не был и потому уже не мог быть и таким пророком, какие встречались на Востоке. Еще Аристотель заметил, проводя параллель между Эмпедоклом и Гомером, что первый не поэт, а только пишет стихами; и только Диоген Лаэртский был способен приписать Аристотелю утверждение, будто Эмпедокл равен Гомеру.

В этом случае нельзя не согласиться с Льюисом, но большая часть самих замечаний Льюиса о самом  Эмпедокле и о взглядах Аристотеля  на Эмпедокла по моему мнению совершенно неосновательны. Так Льюис исписывает две страницы с целью доказать что Аристотель ставил Эмпедокла выше, нежели Анаксагора. Все остроумные соображения Льюиса, однако, падают, если вспомним, что Аристотель в одном месте говорит о «болтовне» старинных философов, называя в их числе Эмпедокла, а в другом называет Анаксагора трезвым между «говорящими наобум».

Наиболее оригинальная часть философии Эмпедокла, а именно его учение об элементах, имеет двоякое происхождение. Здесь мы видим, прежде всего, развитие и довершение ионийского учения о началах; и в этом смысле, учение об элементах не чуждается чисто эмпирических начал. Прямые наблюдения могли убедить Эмпедокла в недостаточности учений Фалеса и других философов. Живя в Сицилии, где он видел сочетание деятельности всех четырех стихий—моря, любимой стихии грека; ветров, дующих из Африки; земли, в стране, где земледелие играло большую роль, наконец огня, проявлявшего свою силу в вулканической деятельности Этны, —находясь в этой обстановке, Эмпедокл без труда мог оценить значение всех этих стихийных начал. Но на ряду с этим, без сомнения, играла роль и философская традиция. Знакомство Эмпедокла с системами ионийцев, Гераклита и элейцев несомненно; и все эти различные системы повлияли на него в большей или меньшей степени. Влияние Парменида было особенно значительно; однако, ум Эмпедокла, склонный по преимуществу к физическим теориям, не мог удовлетвориться бессодержательным понятием о неизменное бытие, он придал этому понятию более конкретный характер и приурочил к началам, сходным с теми, которые допускались ионийцами. Учение Гераклита (не менее, нежели грандиозная вулканическая деятельность Этны) внушило Эмпедоклу несколько особое отношение к одной из стихий—огню. Это уже не позволило ему принять всецело элейское учение о неизменяемости, и в результате получилась система, в которой, иногда не совсем удачно, слиты теории ионийцев, Гераклита и элейцев; однако в чисто физических вопросах Эмпедокл стоит иногда выше всех своих предшественников, исключая пифагорейцев. Последнее доказывает, что, несмотря на географическое соседство и на сходство некоторых жреческих приемов и кое-каких этических положений, Эмпедокл не мог принадлежать к пифагорейскому союзу и даже мало подчинился влиянию философии Пифагора: лишь в астрономических воззрениях Эмпедокла это влияние может быть кое в чем доказано. Впрочем, близкая общность Эмпедокла с учениками Пифагора исключалось уже его принадлежностью к враждебным пифагорейцам демократической партии.

Необходимо теперь ближе анализировать учение Эмпедокла. Элейское учение о неизменяемости бытия принимаете в системе Эмпедокла, по преимуществу, физический характер. Он не довольствуется одними логическими соображениями, доказывающими, что «из ничего не выйдет ничего», но указывает на возможность такого объяснения чувственно воспринимаемой изменчивости, которое согласуется с существованием чего-то неизменного и неуничтожаемого. Он согласен с элейцами в том, что и возникновение, и уничтожение, в настоящем смысле слова, невозможны: глупы, говорить он, и не дальновидны люди, на деющиеся, что раньше не существовавшее может родиться; точно также «невыполнимо и неслыханно», чтобы что-либо существующее могло погибнуть или исчезнуть. На самом деле, одно рождается от другого.

Процесс происхождения принимает у Эмпедокла механический характер. Всякое. происхождение и исчезновение есть, по   его мнению, нечто иное, как смешение или, обратно, разделение прежней смеси; одно возникает из многого или, наоборот, многое возникает из одного. Но при всех этих смешениях и разделениях, основная природа вещей остается неизменною. Это постоянство зависит от того, что все существующее представляет те или иные сочетания четырех элементов. Следует, однако, заметить, что у самого Эмпедокла нельзя найти выражения, соответствующего стихии или элементу. Вместо этого он говорить о корнях () всех вещей, то украшая их мифологическими образами Зевса, Геры, Андона (Гадеса) и Нестис то называя их прозаическими именами огня, воздуха, земли и воды; вместо огня иногда является солнце, вместо воздуха—небо, вместо воды — море.

Полагают, что Нестис – название сицилийского водного божества. Слово это означает также голод, и Эмпедокл говорит, что Нестис орошает лица смертных слезами. Несомненно одно, что Нестис соответствует жидкому началу – воде.

Допустив четыре элемента, одинаково неуничтожаемые и неизменяемые, Эмпедокл, однако, противоположил огонь, как высшее начало, трем остальным, и поэтому Аристотель замечает, что Эмпедокл, в конце концов, сводит четыре начала к двум. Мнение — это не вполне справедливо, так как три низшие элемента, по прямому показанию самого Аристотеля, не способны ни к взаимному превращению, ни к возникновению из высшего элемента или превращению в него. Независимость всех четырех элементов остается, поэтому, неприкосновенной, несмотря на предпочтение, отданное одному из них. Совершенно неосновательно утверждение позднейших греческих писателей, будто Эмпедокл принимал, в сущности, 6 элементов, деля их на три группы: два материальных элемента (землю и воду), два изменяющих материю (огонь и воздух) и два творческих (вражду и дружбу). Ничего подобного нельзя вычитать ни в одном из сохранившихся отрывков из его поэмы о природе, но, наоборот, здесь есть строки, прямо указывающие на то, что, как материалы для построения всего сущего, все четыре элемента равноправны. Не только деревья, птицы, звери, люди, рыбы, но и самые боги возникли из смешения четырех элементов. Понятие об элементах (стихиях), хотя и под другими названием, было установлено Эмпедоклом почти в том же смысле, как оно принималось многими веками позднее в химии, т. е. в смысле вещественного начала, неспособного превратиться в иное начало, качественно неизменяемого и представляющего составную часть более сложных тел.

Т.е. под названием корня. Слово стихия в смысле элементарного начала вошло в употребление не ранее Платона. Первоначальное значение слова стихия есть шест, палка, затем буква, а отсюда уже элемент.

Но истолкования, данные учению Эмпедокла многими позднейшими авторами, как например псевдоПлутархом, смешивающим учение Эмпедокла с теориями атомистов, основаны на полном непонимании. Утверждение, что Эмпедокл будто бы представлял себе элементы состоящими из еще более элементарных мельчайших телец, не подтверждается ни одними из сохранившихся отрывков и прямо опровергается свидетельством Аристотеля. Нельзя согласиться и с утверждением Целлера, который хотя и отвергает приведенное мнение псевдоПлутарха, но видит для него некоторое оправдание в том, что Эмпедокл, утверждая качественную неизменяемость элементов, тем самым привел всякое химическое соединение к механическому смешению. Хотя, несомненно, Эмпедокл не имел еще ни малейшего представления о различии между химией и механикой, но объяснение Целлера потому уже не может быть принято, что гипотеза качественной неизменяемости и взаимной непревращаемости элементов именно и была началом химии, в противоположность воззрениям алхимиков, и, наоборот, если бы одержало верх учение Праута (Prout) и др. о единстве материи, тогда химия сделала бы значительный шаг вперед к сближению с механикой, отбрасывающей от материи все её свойства, исключая массы. Конечно, представления Эмпедокла о самом процессе соединения простых веществ из сложные были еще довольно смутны и грубы, так как он просто предполагал, что смешение состоит в проникновении истечений или частиц одного вещества в мелкие скважины или поры другого вещества; поры эти он, однако, не предполагал в виде пустот, так как, следуя элейскому учению, вообще отвергал пустое пространство; поэтому же он представлял себе массы не в виде созвездий из атомов, но в виде пористых связных тел, вроде губки. Между прочим, судя по показанию Александра Афродисского, Эмпедокл объяснял и притяжение железа магнитом тем, что истечения из магнита проникают в поры железа, выгоняют из них наполняющий их воздух п причиняют обратные истечения из железа в симметричные с ними поры магнита, эти то истечения влекут за собою весь кусок железа. Утверждение это, хотя и сообщенное не первоклассным авторитетом, настолько согласно с основными положениями Эмпедокла, что заслуживаете доверия.

В то время как учение Эмпедокла об элементах легко может быть очищено от позднейших искажений, гораздо труднее составить себе вполне точное представление о введенных им динамических началах или двух причинах движения— дружбе и вражде. Трудность, однако, значительно устраняется тем соображением, что взгляды самого Эмпедокла на этот предмет были скорее смутны и наивны, нежели глубокомысленны, и Аристотель отлично понял слабую сторону этого учения, прикрывающего механические понятия антропоморфическими влечениями и отвращениями. Во всяком случае несомненно, что для Эмпедокла «дружба» играла по преимуществу роль притяжения, а «вражда» роль отталкивания, хотя ему приходилось допускать здесь противоречия, так как разделение одних веществ сопровождалось соединением других и наоборот. Здесь Эмпедокл также приблизился если не к взглядам, то к терминологии химиков еще очень недавнего прошлого, у которых избирательное сродство играло такую господствующую роль; «дружба» Эмпедокла почти соответствует такому «сродству», с тем, однако, различием, что у химиков сродство проявляется между противоположными по свойствам элементами (и соединениями), тогда как у Эмпедокла подобное стремится к подобному. В этом случае Эмпедокл развивал начало, которое можно найти еще в мифологическом творчестве, что подало повод к указанию одного стиха из Одиссеи, как содержащего в себе мысль, сходную с рассуждениями Эмпедокла. Но, конечно, расстояние, между Эмпедоклом и гомеровскими рапсодами достаточно велико.

Образование вселенной, по Эмпедоклу, составляет последствие действия дружбы и вражды на элементы и на их сочетания. Само собою разумеется, что точного определения причины, почему те или иные сочетания находятся между собою в дружбе или во вражде, мы у него не находим. Некоторые историки философии, в том числе и Целлер, считают заслугой Эмпедокла отделение движущей силы от вещества; однако этот исследователь, как гораздо раньше его Аристотель, вынужден признать, что у Эмпедокла различение между силой и веществом настолько смутно, что иногда он рассматривает дружбу и вражду прямо, как некоторые телесные существа, и мнение Таннери, что Эмпедокл успел выработать понятие об «абстрактных силах» лишено основания.

Рассматривая все явления, как превращение «единого в многое и многое в единое», Эмпедокл значительно уклоняется от элейцев; следы их влияния замечаются, однако, в его учении о некоем шаровидном теле, иногда обозначаемом также словом единое. Мир то стремится к слиянию в одно целое, то снова распадается на многое—процессы, до некоторой степени, напоминающие интеграцию и дифференциацию Герберта Спенсера.

От своего прежнего мнения, свойственного многим старинным историкам философии, будто огонь соответствует дружбе, и остальные три элемента—вражде, Целлер теперь отказался и конечно, с полным основанием. Аристотель вполне справедливо замечает, что у Эмпедокла не малую роль играет также случай, производящий различные сочетания элементов.

Представления о мировом шаре, разумеется, крайне смутны у Эмпедокла, и вместо шара у него является даже бог, зато позднейшие авторы всеми силами стремились превратить это шаровидное тело то в бесформенную материю, то в действующую причину и даже в «умопостигаемый мир» в противоположность чувственному: все это нимало не оправдывается изучением сохранившихся отрывков. Из последних ясно одно, а именно, что шаровидное состояние Эмпедокл связывал со слиянием элементов в единое целое и что это состояние представлялось ему совершенным; совершенство он видел, судя по некоторым его словам, в прошедшем золотом веке, когда царила дружба: но мало по малу возросла сила вражды, и первоначально единый шар распался. Следствием были вихревые движения, приведшие к постепенному ослаблению или вытеснению вражды; разбросанные элементы снова стали соединяться, и таким образом возник нынешний мир, который, однако, погибнет—обратным путем распадения; погибнет, конечно, не абсолютно, так как элементы не уничтожаемы.

Образование атмосферы, неба, земли Эмпедокл приписывал тем же вихревым и вращательным движениям. Отсюда прежде всего следует, что он отличал землю, воду и т. д., как элементарные тела, от земного шара, моря и т. д., хотя из его поэтических или, точнее, риторических выражений можно было бы вывести обратное. Это нимало не противоречит мнению, что, тем не менее, эмпирической основой его учения об элементах была деятельность тех или иных стихий в обыденном смысле этого слова.

Физические и астрономические воззрения Эмпедокла, по всей вероятности, находятся в некоторой зависимости от пифагореизма; в астрономической области сходство слишком значительно, чтобы предположить простое совпадете, тем более, что в ту эпоху учете Пифагора было значительно распространено. Тем не менее у Эмпедокла много и своего. По мнению Эмпедокла, первоначальное вихревое движение сначала выделило воздух, который, сгустившись с внешней поверхности, облек все мироздание шаровой оболочкой. Затем прорвался огонь и занял верхнее пространство, тогда как воздух был оттеснен вниз, под землю. Такими образом получилась мировая сфера из двух полушарий, одного светящегося, другого темного (воздушного), лишь с вкрапленными в него огненными массами. Вращение этой сферы, зависящее от давления на нее воздушных течений, производить то день, то ночь, смотря по тому, под какими из полушаровидных сводов мы окажемся: если огненное полушарие вверху, то у нас день. Кроме этой, составленной из темного и светлого полушарий, сферы, образовалась и земля, которая сначала была влажна и илиста; но при вращении вода выгонялась вони, и испарения её наполнили нижнее воздушное пространство. Земля поддерживается и не падает по причине быстрого вращения небесной сферы. Земле Эмпедокл придавали, вероятно заимствовав это от пифагорейцев, форму шара и прямо оспаривали учение Ксенофана, по которому земля представляет, будто бы, род цилиндра, неопределенно продолженного вниз. Своеобразной стороной учения Эмпедокла является то, что, по его мнению, солнце и небесная сфера обращались раньше очень медленно, вследствие чего прежде сутки длились семь месяцев. Любопытно утверждение Эмпедокла, что свет распространяется от солнца к земле не мгновенно, а требует известного времени, причем он основывался на предположении, что свет представляет род истечения. Что касается солнца, он считали его, вслед за пифагорейцами, прозрачными шаром, придавал ему величину, равную земному шару, и допускал, что лучи огня собираются на солнце, со светлого полушария вышеупомянутой полой мировой сферы: возможно, что на эту мысль навело его отражение лучей от блестящих металлических или даже стеклянных шаров. Луна, по мнению Эмпедокла, вдвое ближе к земле, чем солнце, и имеет форму не шара, а диска: свет её заимствован от солнца; неподвижные звезды прикреплены к небесному своду, но планеты свободны, и все эти светила представляют огненные массы.

Первоначально полужидкая, илистая земля, под влиянием солнечного жара, выделила, по мнению Эмпедокла, море, подобно выпотению. Взгляд этот, быть может внушенный медицинскою практикою Эмпедокла, еще в древности подвергся насмешливым замечаниям со стороны Аристотеля. По мнению Эмпедокла, соленый вкус морской воды служит доказательством указанного происхождения моря. Более любопытны взгляды Эмпедокла на геологические вопросы. Несомненно, что он обратил особое внимание на вулканическую деятельность Этны и, по всей вероятности, даже смерть его связана с этими исследованиями.

Несмотря на чудотворство Эмпедокла и его высокое мнение о своем призвании, едва ли можно поверит басне, что он бросился на Этну, чтобы убедить учеников в том, что он бессмертный бог, причем его, однако, выдала, выброшенная вулканом медная сандалия. Рассказ этот скорее следует признать сатирой, направленной против Эмпедокла его врагами, Всего вероятнее, что он погиб просто жертвой научной наблюдательности.

Во всяком случай Эмпедоклу принадлежит уже род вулканической теории. Он допускал существование подземного огня, который служит причиною появления горячих водяных ключей и сверх того поддерживает (быть может даже Эмпедокл сказал: поднимает) скалы и горы.

Подробнее следует изложить биологические воззрения Эмпедокла, тем более, что многие историки признают этого философа, вслед за Анаксимандром, одним из самых ранних предшественников новейшего трансформизма. Но здесь, как и относительно Анаксимандра, следует избегать неосновательных преувеличений.

Отсылаю к примечанию в конце параграфа, где показано, что известная цитата из Аристотеля, относящаяся к Эмпедоклу, истолковывается совершенно неправильно даже таким осторожным писателем, как Виндельбанд.

Самый характер учения Эмпедокла вовсе не благоприятствовал сколько-нибудь последовательной разработке вопроса о развитии: для Эмпедокла главную роль играло не превращение одних форм в другие, более совершенные, а составление сложного из простого и распадение сложного на составные части. Переводя воззрения Эмпедокла на современный язык (правда, мало соответствующий древним понятиям) можно сказать фигурально, что у Эмпедокла химическая точка зрения постоянно одерживает верх над органической. Происхождение органического мира Эмпедокл представляет себе, в общих чертах, следующим образом. Первоначально на земле проросли растения, затем явились и животные: впрочем, по мнению Эмпедокла, различие между растениями и животными не особенно существенно, так, как и те и другие, по его теории, обладают чувством и другими душевными свойствами. Животные, и в том числе человек, не сразу явились в нынешнем виде. Первоначально возникли отдельные органы и части, например глаза, руки, ноги, затем эти части стали соединяться между собою действием взаимного влечения (дружбы); однако, здесь играет важную роль и случай, а потому на первый раз явилось не мало чудовищных, нецелесообразных форм, вроде полубыков, полулюдей и: т. п. Без сомнения обильный материал для этой гипотезы могли доставить Эмпедоклу мифы о минотавре, о центаврах, сиренах и т. п.; но существуют очень ясные намеки и на то, что одним из источников его воззрений были тератологические данные, т. е. знакомство с уродливостями, особенно с теми, которые оказываются неспособными к выживанию. Современная тератологическая литература указываешь на возможность появления, даже у человека, таких уродов, каковы существа, лишенные конечностей или с сросшимися нижними конечностями, или до того сросшиеся двойные существа, что они имеют вид двухголовых; встречаются даже уродливые существа, лишенные всякого человеческого образа, у которых отсутствует мозг, и такие, которые представляют просто бесформенную массу мускулов, костей и других тканей. Крайние случаи уродства, разумеется, таковы, что рожденное на свет существо оказывается совсем неспособным к жизни. Такие уродливые формы, несомненно, были известны с глубокой древности, являясь предметом ужаса или суеверия; но Эмпедокл отнесся к этим уродствам, как натуралист, и пытался объяснить их естественными причинами, именно—условиями оплодотворения. После этого не удивительно, что он применил подобные факты и к теории происхождения органического мира, искусно соединив их с своим учением об элементах и о дружбе и вражде. Едва-ли в этих взглядах Эмпедокла уместно видеть зародыш трансформизма и, в частности, теории подбора или выживания наиболее приспособленных. Можно только допустить, что на взгляды Эмпедокла частью повлиял практически выполнявшийся подбор, который играл у древних греков важную роль не только в скотоводстве, но и в политических учреждениях таких военных государств какова Спарта; Эмпедокл был к тому же сам дорийского происхождения, хотя писал на ионийском наречии. Роковая гибель всего уродливого и хилого—это мысль, настолько соответствующая всему древнегреческому миросозерцанию, что едва ли можно признать ее собственностью Эмпедокла; но отсюда еще далеко даже до той зачаточной теории подбора, которую несомненно можно найти у Аристотеля, тогда как у Эмпедокла гибель уродливых существ составляет прямое последствие его взглядов на мир, как на сочетания элементов, при чем некоторые из этих сочетаний, как случайные, оказываются неспособными к продолжительному существованию, более же прочными оказываются те, которые состоять из соответствующих друг другу частей, связанных дружбою.

Та же точка зрения преобладает и в физиологических умозрениях Эмпедокла. Но прежде следует заметить, что ему принадлежат уже грубые попытки как систематики, так и сравнительной морфологии. Так он подразделял животных, сообразно с своим учением об элементах, приписывая одними из них более водяную, другими более земляную природу, третьим —воздушную, четвертым — огненную. Исходя из своего основного принципа—подобное притягивается подобным —, он связывали состав тех или иных животных (т. е. преобладание в них того или иного из четырех элементов) с их стремлением жить в той или иной среде, например, на земле или в воде. Те же общие начала он положил и в основание теории роста и питания. Так, Эмпедокл полагал, что в корнях растений накопляются вещества, в которых преобладает элемент земли, тогда как в стеблях и листьях преобладают огненные элементы. Отсюда зависит, по его мнению, стремленье корней расти вниз, а стеблей—подниматься вверх воззрения хотя и наивные, но крайне любопытные, если сопоставить их с новейшими теориями геотропизма и гелиотропизма растений. Питание Эмпедокл рассматривал как уподобление, или точнее, как притяжение организмом веществ, однородными с составляющими его собственное тело. Рассуждая о питании растений, Эмпедокл приблизился даже к понятию осмоса, что и не удивительно, так как все, вообще, соединения он рассматривал, как всасывание при помощи пор; при этом он придавал особое значение расположению пор, которое должно быть симметричным у всасывающего тела по сравнены) с всасываемым. Особой симметрией пор Эмпедокл объяснял факт существования вечнозеленых растений. Образование плода, по мнению Эмпедокла, происходит за счет избыточных веществ, излишних для питания растения; свойства растения, например, вкус плода, существенно зависят от свойств пищи, всасываемой растением. Наряду с этими, сравнительно высоко развитыми понятиями, мы видим у Эмпедокла и весьма грубые попытки сравнительно-морфологического характера: однако и в них есть иногда зародыши верных мыслей. Так Эмпедокл считал семена растений существенно подобными яйцам животных. Иногда утверждают, что Эмпедокл отвергал у растений существование половых различий; даже будь это справедливо, то уже самая постановка вопроса о полах у растений была бы важным шагом в области ботаники. Но на самом деле, Эмпедокл рассматривал растения не как бесполые, а как обоеполые или гермафродитные существа, чем и объяснял, почему растение может произвести семена без содействия другой особи. Менее любопытны его морфологические аналогии, например, сопоставление листьев растений с волосами, перьями и чешуей животных.

Происхождение органического мира Эмпедокл понимал не в смысле отдельных актов творчества, вроде тех, какие мы видим в библейской космогонии: но у него нет и настоящей попытки указать превращение одних форм в другие. Довольно бесплодная мысль об отдельном (хотя и физическом) происхождении отдельных органов привела его к утверждению, что существующие теперь животные являются плодом более удачного сочетания, нежели погибшие формы; но угасшие формы, по взглядам Эмпедокла, погибли все без следа, не оставив потомства, а поэтому о настоящем трансформизме у него не может быть и речи. После нескольких неудачных попыток произвести пригодный к жизни органический мир, дружба создала, наконец, более жизнеспособные формы.

Если даже в вопросе об органической эволюции у Эмпедокла на первом месте стоят благоприятные или неблагоприятные пропорции при смешении частей, то неудивительно, что в чисто физиологических вопросах у него часто играет роль та же, выражаясь современными языком, химическая точка зрения; другими словами, он выводить свойства животных тканей, органов п т. п., на основании предполагаемого состава их из элементов. Так, например, Эмпедокл утверждает, что кости состоят из 2 частей земли на 2 воды и 4 огня; мясо имеет одинаковый состав с кровью, а именно состоит из всех четырех элементов, почти в равных долях. Он допускал и нечто вроде химических превращений, зависящих от изменения состава. Так, по его мнению, пот и слезы происходят из крови путем разжижения (treason, буквально расплываться, таять); образование зародыша (утробного плода) из семени он приписывал процессу, сходному с створаживанием молока. Другие эмбриологические теории Эмпедокла, например, происхождение мальчиков из продуктов правой стороны половых органов, вероятно, заимствованы у пифагорейцев и у Парменида.

Я не излагаю здесь историю психологии, но граница между душевным и телесным у Эмпедокла, как и у его предшественников (к числу которых, однако, нельзя, как это делает Льюис, относить Анаксагора), еще настолько неопределенна, что психологическое учение Эмпедокла должно быть сопоставлено с его физическими и физиологическими теориями.

Развитие воззрений на душевную природу человека удобнее рассмотреть в другой части моей книги.

Из предыдущего ясно, какое значение в этих теориях придавал Эмпедокл истечениям и всасыванию этих истечений порами. Можно привести еще его объяснение процесса дыхания. По мнению Эмпедокла, мы дышим не только чрез посредство дыхательного горла, но и всеми порами кожи. Дыхание происходит вследствие отлива крови: место её занимает воздух, а когда кровь снова приливаете, то воздух вытесняется наружу. Но совершенно подобный же рассуждения применяет Эмпедокл и к объяснению чувственного восприятия. От предметов отделяются, по его мнению, мельчайшие частицы и проникают в поры, причем стремятся соединиться с теми составными частями органов чувств, которые однородны с ними по природе; причем, по словам Эмпедокла:

«Землю землею мы видим, мы чувствуем воду водою, Воздухом—воздух блестящий, огнем нашим—грозное пламя, Нашей любовью—любовь; вражду же—печальной враждой".

У Эмпедокла сказано (), т.е. буквально «видим».

Сюда близко примыкают и объяснения, данные Эмпедоклом для действия различных органов чувств; однако, здесь можно видеть и некоторые более научные догадки. Так, вкус и обоняние Эмпедокл объяснял действием мельчайших частиц, носящихся в воздухе или же находящихся в жидких частях пищи и попадающих на оболочки носовой и ротовой полости. Слух он объяснял действием проникающего в слуховой проход воздуха, проникающего внутрь уха, как в трубу (). Таким образом, по крайней мере для большинства внешних чувств, принималось объяснение, несколько сходное с современным; но для зрения Эмпедокл допускал, что из глаза происходит род истечения, которое должно прийти в соприкосновение с истечениями, исходящими из предмета. Глаз он представлял себе, как род фонаря, содержащего огонь и воду (в смысле элементов), причем помощью огня воспринимается светлое, а помощью воды—темное.

Но и самые сложные мыслительные процессы приводятся, по учению Эмпедокла, к взаимному влечению подобных между собою начал. Приписывая чувства и даже мысль растениям, он был склонен распространить этот взгляд и на все вообще предметы. Этим объясняется также, почему Эмпедокл, хотя и при давал в акте мышления преимущественное значение крови и сердцу, однако, не видел здесь исключительного местопребывания сознания, но готовь был приписать чувственную и мыслительную способность каждой части организма. Не удивительно и то, что он признавал тесную зависимость между душевными болезнями н состоянием тела.         

Совершенно в духе своей системы, Эмпедокл отнесся и к нашей познавательной способности. Подобно Ксенофану, Гераклиту и мн. др., он жалуется на ограниченность человеческого познания, но при этом исходит из других оснований: все зависит, по его мнению, от того, что редко удается познавать при помощи надлежащих органов.

Предыдущий очерк учения Эмпедокла показывает, что оно, во всяком случай, представляет довольно выдающееся явление в истории мысли. Если Эмпедоклу и нельзя приписать той оригинальности, какою отличаются Ксенофан, Гераклит и многие другие, то, во всяком случае, понятие об элементе было выработано им впервые с такой отчетливостью, что могло получить научное значение. Как ни странно, для нас учение, приписывающее земле, воде и т. п. свойства элементарных тел, не следует забывать о том, что важно было создать самое понятие о простом теле в отличие от сложного. Недостатки системы Эмпедокла те же, что и всей греческой философии: он чересчур спешит применить выработанное путем отвлечения понятие, на каждом шагу смешивает чисто формальные логические выводы с результатами наблюдений и стремится объяснить все явления природы, исходя из нескольких формул, добытых хотя из опыта, но слишком неметодическим, а частью и бессознательным путем, причем, в последнем случае, они кажутся априорными истинами; таково например положение, по которому подобное стремится к подобному — мысль, проходящая красною нитью сквозь рассуждения Эмпедокла. Не имеет особого значения то обстоятельство, что у Эмпедокла мы встречаем мифологические образы наряду с довольно основательными научными догадками: возможно, что некоторые из этих образов просто зависят от склонности Эмпедокла к чудотворству и не меньшей любви к риторическим украшениям. Более важно то, что, выставив наряду с четырьмя материальными элементами два начала, под именем дружбы н вражды, Эмпедокл не успел приблизиться к ясным представлениям атомистов, с которыми его часто сближали: его система представляет род перехода от анимизма и наивного антропоморфизма к более зрелым механическим понятиям, но в частностях, где он выказал себя внимательным наблюдателем природы, Эмпедокл стал выше своих предшественников.

 Цитата из Аристотеля, оканчивающаяся указанием на Эмпедокла и относящаяся к переживанию наиболее приспособленных, обратила на себя внимание не только историков философии, но и Дарвина, который приводить ее, хотя и не до конца, в примечании к историч. очерку учении о происхождении видов (Ч. Дарвин. Происхождение видов. Перев. М. Филиппова. Саб. 1895. Прим. на стр. 1). Здесь я приведу лишь конец цитаты, добавив и слова, опущенные Дарвином и относящиеся к Эмпедоклу. Указав на целесообразные строения, Аристотель говорит (Pliys. II, 8) «Как только, поэтому, все вместе (т. е. все части целого) случайно вышли такими, как если бы они были сделаны ради какой-либо цели, то они и сохранились, как надлежащим образом построенный внутренней само деятельностью; а те вещи, которые не были так именно построены, погибали и продолжают погибать, как и Эмпедокл говорит о полубыках-полулюдях». Виндельбанд, приведя ту же цитату, ставит после слов: как и Эмпедокл говорит, свои слова: и т. д., чем искажается весь смысл цитаты, так как, не зная, что следует вместо этого «и т. д.», читатель может подумать, вслед за самим Виндельбандом, что ссылка на Эмпедокла означает у Аристотеля приписывание Эмпедоклу всего раньше сказанного; тогда как на самом деле, все предыдущее Аристотель говорить от себя и только в виде пояснения гибели нецелесообразно построенных  существ, упоминает о фантастических существах, придуманных Эмпедоклом.

В лучшем случае можно поэтому допустить, что фантастическая история происхождения органического мира, данная Эмпедоклом, навела Аристотеля на более научную мысль, а именно на объяснение целесообразности—механическим исключением всего неприспособленного. Поэтому, Дарвин поступил вполне правильно, приписав мысль, приведенную в упомянутой цитате, самому Аристотелю. Дарвин нимало не изменил сущности дела тем, что отбросил заключительные слова, относящиеся к Эмпедоклу, как ссылку, не имеющую особого значения для истории дарвинизма.

Для моего очерка учения Эмпедокла я, кроме общеизвестных трудов по истории философии, принял во внимание еще след. сочинения: Fr. G. Sturz. Ещре docl. de vita etc. 2 тома Lipsiae 1805. (Полнейшее из существующих исследований об Эмпедокле, представляющее, однако, лишь сырой материал). Am. Peyron Emped. (et Parmenid.). Eragmenta ex cod. Taurin. Lips 1810. H. Stein. Emped. Fragm. Bonnae 1852. (В библ. Академии Наук есть экземпляр с рукописными примечаниями Наука, cum notis Nauckii. Примечания б. частью чисто филологического характера) С. L. Struve. Do elementis Emped. Dorpati 1895. Довольно тощая диссертация, в которой автор опровергает некоторые неосновательные мнения об Эмпедокле позднейших греч. писателей, например, Плотина, утверждавшего, что Эмпедокловское «единое» есть нечто бестелесное. Стремление навязать Эмпедоклу пантеистические воззрения в позднейшем духе замечается, например, у Брукера (Hist, crit. philos. I, 1113), где Эмпедоклу приписано учение о мировой душе на том основании, что Эмпедокл приписывал способность чувствования и мышления растениям и готов был приписать ее даже всем вообще предметам.

К стр. 112. Выражение (), смущавшее некоторых старинных филологов, вовсе не так необыкновенно; Софокл употребляет слово (), обозначающее: имеющий бычачью голову или точнее переднюю сторону быка; () обозначаете собств. переднюю часть корабля. Относительно связи воззрений Эмпедокла с тератологическими данными можно еще указать, что, но его учению, сначала возникли животные, не только представлявшие соединение быков с людьми и т. п., но и прямо сходные с встречающимися уродливыми формами (двугрудые, двулицые и т. д.), причем разумеется, фантазия философа придумывала и такие сочетания, который едва ли ему удавалось наблюдать, как врачу. Стоить, однако просмотреть хотя бы рисунки в любом новейшем трактате по тератологии, чтобы увидеть, что многие действительно встречающиеся уродливости иногда превосходят все, что создает самое пылкое воображение. Ср. в настоящем сочинении главу об аномалиях развития и об уродливостях. Что касается тератологических объяснений самого Эмпедокла, он приписывал происхождение уродов недостатку или избытку семенной жидкости, её неправильному движению, и т. н. естественным причинам. Как ни слабы эти объяснения, даже в современных курсах патологич. анатомии и тератологии иногда даются лишь немногим лучшие. (См., например, у Ziegler'a).

 Штурц указываете на то, что Плиний часто ссылается на Эмпедокла, когда речь идет о мелких зверях и пресмыкающихся, но не в других случаях. Отсюда он выводит что, вероятно, Эмпедокл особенно внимательно изучал, именно мелких животных.

Определение состава костей, быть может, сделано Эмпедоклом, исходя из наблюдения над получением твердой, и в изломе несколько напоминающей кость посуды, при помощи обжигания влажной земли (глины).