М.М.Филиппов
«Философия Действительности»
СПб.1895-97
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ИДЕЯ РА3ВИТИЯ
ГЛАВА I
(продолжение)
Метод Сократа и его отношение к естествознанию. Я считаю особенно необходимым настаивать на том обстоятельстве, что главной чертой, отличающей Сократа от большинства современных ему учителей философии, т. е. софистов, был взгляд Сократа на нравственность, как результата разумного отношения человека к самому себе и к окружающему, и связанный с этим взглядом метод исследования этических вопросов. Но этот метод, каково бы ни было применение, данное ему самим Сократом, приложим ко всем вообще отраслям знания, так как он основан не на одной субъективной оценке того или другого явления, а вместе с тем на исследовании объективных условий нравственного поведения. Совершенно сходясь с софистами по вопросу о том, что центром тяжести философского исследования должен быть сам человек, Сократ, однако, не считал возможным освободить человека от внешнего, объективного мерила деятельности, а таким мерилом представлялись для него самые законы человеческого разума. Усвоение этих законов дается, по мнению Сократа, не мимолетными побуждениями: не произволом того или иного отдельного субъекта, но исследованием общих свойств человеческой природы. Такое исследование должно быть строго индуктивным, т. е. должно исходить из частных фактов, и путем обобщения и выработки общих понятий должно, в конце концов, привести к общим и общеобязательным правилам поведения. Нравственность является при этом не как нечто независимое от разума, но как практическая сторона этого разума, не могущая, поэтому, никогда стать с ним в противоречие.
Не вдаваясь в оценку этого учения, как относящегося к области этики, я ограничусь здесь лишь указанием на более широкое значение метода Сократа, как общего приема, относящегося ко всякой человеческой познавательной деятельности.
В немецкой литературе, где так велика склонность ко всякого рода теоретизированию, можно встретить разнообразнейшие оценки Сократовского метода и в особенности его теоретического значения. Не малыми распространением пользовалась когда-то н такое мнение, что если ограничиться областью теории, то Сократа, пожалуй, придется совсем вычеркнуть из истории философии. Крайним выразителем этого взгляда можно считать Марбаха, который, в своей „Истории Философии", заметив не без основания, что Сократ полемизировали не с одними софистами, выводит отсюда, что он был, будто бы, враждебен всякой вообще философии, всякими теоретическими исследованиям, и что поэтому Сократа лишь по недоразумению называют философом. Конечно, после этого остается изумляться тому, что Сократи мог явиться основателем нескольких философских школ. Впрочем, еще более веским доводом против Марбаха оказывается то обстоятельство, что у Сократа мы видим везде на первом плане стремление к знанию и что самая мораль и поведение человека подчиняются знанию. Далее, против Марбаха мы имеем прямое свидетельство такого близкого по эпохе к Сократу философа, каков Аристотель; а он прямо указываете, в чем следует видеть чисто теоретическое значение деятельности Сократа. Можно смело сказать, что самое понятие о знании получило вполне отчетливое и ясное значение лишь со времени Сократа, так как до него, хотя и различали между мнением и разумом, по не существовало постановки вопроса о систематически выработанных научных понятиях, без которых знание имеет лишь характер случайных эмпирических обобщений.
Аналогичное мнение высказываюсь и высказывается о Льве Толстом; при всем моем несогласии с большинством взглядов Толстого на науку и т. п., я иногда только удивляюсь, читая снисходительные замечания некоторых критиков Толстого, об отсутствии у него теоретической подкладки.
Бесспорно, огромными недостатком учения Сократа было то обстоятельство, что сам Сократ не питал ни малейшей склонности к естествознанию. Попытки Шлейермахера, Риттера и др. доказать обратное и приписать Сократу стремление к обоснованно истинного естествознания, конечно, никого не убедили. Попытки эти можно смело сблизить с карикатурой Аристофана в „Облаках" и им следует противопоставить категорические заявления всех беспристрастных древних писателей. Из этого, однако, еще не следует, чтобы метод Сократа остался бесплодным для науки или даже принеси ей существенный вред; при мерах Аристотеля ясно доказываете, что можно было вести традицию от Сократа и в то же время быть преданными естество знанию. Даже Платон не прямо враждебен физическим исследованиям, и если его можно упрекнуть в чем либо, то скорее в таком полете фантазии, который был бы осужден Сократом в еще более резких выражениях, чем те, который применил Сократи к физическими теориям Анаксагора; не удивительно, что художественное чутье Платона не позволило ему вывести Сократа в роли составителя гипотез об устройстве вселенной — эта роль предоставлена Тимею, а Сократ остается слушателем, правда слишком пассивными: настоящий Сократи, по всей вероятности, назвали бы пустыми бредом по крайней мере половину содержания Тимея.
В оправдание нелюбви Сократа к физическими теориям, можно, конечно, сослаться на их беспочвенность и шаткость, на те противоречия, в который впадали философы, и на бесконечные споры между различными философскими школами; но все же следует пожалеть, что ум, настолько привычный к последовательным обобщениям, настолько критический и проницательный, остался в стороне от успехов естествознания и выступил по отношению к ним враждебно, признав вопросы этого рода вообще превышающими границы человеческой познавательной способности и стало быть—праздными и даже вредными. Еще печальнее то обстоятельство, что Сократ счел возможными сослаться на религиозные мотивы, якобы воспрещающие естественно научные исследования; доводы эти, хотя и остались без особого влияния на ближайшие поколения, со временем, в эпоху упадка греческой философии, принесли свои плоды. Все это, однако, не может служить поводом к усвоению одностороннего взгляда на Сократа, как представителя „идеалистической реакции"; в особенности ошибочен этот взгляд в том случае, если Сократа сопоставляют с софистами, отдавая последним предпочтете за их склонность к реализму. На самом деле, Сократ, при всей своей ошибочной точке зрения на физические науки, в этом отношении немногими отличается от самого выдающаяся из софистов—Протагора; превосходство же его над софистами несомненно, если вспомнить, что до Сократа никто даже не поставил вопроса ни о методической выработке общих понятий, ни об индуктивном методе исследования.
Бесполезно здесь приводить подробную литературу о Сократе или хотя бы главные работы, относящиеся к этому философу. Отсылая, для библиографических справок, к трудам Ибервега, Целлера, Виндельбанда и др., я ограничусь указанием на некоторые характерные суждения о деятельности и учении Сократа. Приведенное в тексте суждение Марбаха можно найти в его Истории Философии: Marhach, Gesch. der Philosophie I, 174—181. Сравн. Zeller, Philos. d. Griecheu 3 Auflage II Th., 1 AMheil., 20. Об отношении между теорией и практикой см. особенно у Ксенофонта. Мешог. IY, 6, 1. О враждебном отношении к естество знанию см. Мешог. I, где занимающиеся физическими вопросами сравниваются с сумасшедшими. Сравн. Мешог. IY, 7, 6.
Гегель и Грот, хотя и с различных точек зрения, признают Сократа очень близким по духу учения к софистам, особенно к Протагору; Грот полагает даже, что учение Сократа о необходимости для каждого человека действовать не на основании догмы или авторитета, а по внутреннему убеждению, тожественно с протагоровским homo mensura, при чем Грот совершенно упускает из виду, что отвергать догматизм и ниспровергать авторитеты—еще не значите ставить свой собственный авторитета в роли верховного мерила всего существующего; забывает и о том, что протагоровское homo mensura, сколько известно, имело не этическое, а гносеологическое значение, и лишь впоследствии из этого предложения были выведены также и крайние этические последствия.
Антропологическая или, точнее, антропоцентрическая тенденция учения Сократа несомненно сближаете его не только с софистами, но и со многими другими современниками. Она сказывается напр. очень ярко в трактате (подложном) Гиппократа. Цицерон довольно метко выразил различие между древнейшими физиками и Сократом, сказав, что Сократа свел философию с неба на землю. Научное значение метода Сократа в нескольких словах обрисовано Аристотелем, приписывающим Сократу заслугу индуктивных доказательств и установления общих понятий ().
В то время как Гегель и Грот так или иначе сопоставляют Сократа с софистами, не отдавая последним предпочтения, наиболее резкую оценку деятельности Сократа мы находим у Ланге (Gesch. d. Materialismus I, "'38—61). Считаю необходимым отметить некоторые пункты его критики. Ланге готовь признать, что Сократ «хотел положить конец безграничному индивидуализму и проложить путь к объективному знанию. Результатом явился метод, совершенно смешавший субъективное с объективным, сделавший невозможным прогресс достоверного познания и по-видимому открывший ворота безграничному произволу фантазии и мысли личности. Однако, этот произвол фактически не был безграничным. Религиозно нравственный принцип, из которого исходили Платон и Сократ, указал определенные цели.»
Затем Ланге подчеркивает этическое и эстетическое значение платоновская учения об идеях, вполне им признаваемое в высоко ценимое. В области же чисто теоретической он, как видно из нашей цитаты и всего его изложения, никаких заслуг за Сократом не признает и даже прямо высказывает, что «чисто теоретическая противоположность (учения Сократа и его преемников) материализму» заслуживает неблагоприятной оценки (Стр. 89). К несчастью, я никак не могу вслед за Ланге зачислить Сократа в ряды антиматериалистов по той причине, что не считаю напр. Анаксагора материалистом.
Далее Ланге утверждаешь, что Сократ и его ученики могли бы с удобством «сделать шаг от единичного к всеобщему, не отказываясь от завоеваний, сделанных софистами в области релятивизма и индивидуализма». Мне кажется, что утверждать это, значить требовать от Сократа слишком многого и между прочим того, что вовсе не оправдывается нашими сведениями о софистах. Установление общих понятий и индуктивная метода, идущего от частностей к общему, было крайне важным шагом в истории мысли, что именно и доказывается недостаточностью учения Протагора, в котором «человек» фигурирует в крайне двусмысленной роли—не то одного определенного индивидуума, не то общего понятия. Выставленное Сократом учение о добродетели как знании, в свою очередь, подвергается со стороны Ланге резкой критике, но не по существу дела, по той причине, что по мнению Ланге «ни один софист» не стал бы отрицать этого. Затем Ланге от себя выводить целый ряд следствий, которые, по его мнению, могли бы быть выведены софистами из их учений. Вместо того, чтобы последовать за Сократом, но пути «реакции», софисты по мнению Ланге. могли бы рассуждать так: «Человек есть мера вещей; отдельный человек в данный момент есть мера данного единичного явления, а средний человек—мера суммы явления». Все это было бы хорошо, если бы софисты времен Сократа имели понятие о «среднем человеке», но именно в этом позволительно сомневаться; а что касается ближайших учеников первая поколения софистов, то пусть о них говорить сам Ланге: «Не удивительно, что младшее поколение софистов не выразило ни малейшей склонности развивать философию на почве, выработанной Протагором, и не перешло прямо к точке зрения новейшего номинализма и эмпиризма. Наоборот, младшие софисты отличались дерзким преувеличением (dreiste Uebertreibung) принципа произвола и этим создали удобную теорию для власть имеющих». Здесь я вынужден даже взять «софистов» под свою защиту, по той простой причине, что, как было выяснено, о «софистах» трудно высказывать такие общие заключения: мы знаем напр., что некоторые из них отвергали рабство и говорили о всеобщем равенстве.