Метод философского иcследования должен быть научным, но объект философии отличается от простой суммы объектов специальных наук. Конечно, в конце концов общим предметом философии, как и науки, является человек, со всем его внутренним и внешним миром, с его чувствами, мыслями и действиями; но в то время, как наука вынуждена все более и более специализировать предметы своего исследования, задачей философии является сохранение связи не только между знаниями, ной между всеми сторонами человеческой жизни, мысли и деятельности. В этом смысле прав Сократа, считая познание человека и прояснение самосознания величайшей задачей философии.
Чувства, ум, воля человека не более как отвлечения, позволяющие нам классифицировать психологические факты. Человеческая личность не может быть разделена на строго обособленные сферы; на это не дает права и новейшее учение о локализации мозговых функций, так как, во всяком случае, между этими функциями существует теснейшая связь. Единство человеческой личности, нарушаемое некоторыми расстройствами организма, следует понимать не как метафизический принцип, но как неизбежное следствие физиологического единства и целостности всех высших организмов, с их все более и более интегрирующейся нервной системой.
Даже наиболее абстрактные из наших знаний обыкновенно содержат некоторую примесь элементов, относящихся к области чувства и воли. Математическая формула, а тем более геометрическое построение уже может включать элемент изящества или, наоборот, неуклюжести; практический элемент, побуждение к действию, т. е. к приложению, свойственно всем вообще научным знаниям.
В особенности же ярко выступаете элемент чувства и воли в науках, имеющих прямое отношение к личной и общественной жизни человека. «Равнодушно внимать добру и злу» могут лишь немногие аскеты, презирающие видимый мир ради невидимого, да еще сухие доктринеры, для которых добро и зло являются только предметом изучения.
В этом отношении философия не отличается от науки. Усвоив научный метод, она не нуждается в дополнении его каким-либо другим субъективным методом. Совершенно достаточно, чтобы философ, как и ученый, был не только философом или ученым, но прежде всего человеком. А если это требование исполнено, то, конечно, он не станете любить или негодовать по методу. Не требуется никаких методических приемов для того, чтобы почувствовать негодование, читая факты, сообщаемые Энгельсом в его книге «Положение рабочих классов в Англии» или вдумываясь в показания, собранные английскими фабричными инспекторами и вкратце изложенные Марксом в первом томе его «Капитала». В книге Чарльза Бутса (Booth), вождя «армии спасения», между прочим, указан тот факт, что из жителей Лондона более 30% находятся в состоянии «хронической нищеты», а в некоторых беднейших частях города процент нищих повышается вдвое по сравнению с средней нормой.
Вот факт, установленный объективной наукой - статистикой; но узнав его, можно, не будучи утопистом, повторить слова Генри Джорджа, что огнеземельцы, австралийцы и эскимосы счастливее бедняков Великобритании. Не удивительно, что сознание такого положения современных обществ порождаете фантастические планы пересоздания их в один день или час, а людей более трезвых приводите порою к мрачному разочарованию: от такого уныния не остался свободным даже такой положительный ум, каков Гексли. Он говорить: «Я не претендую на звание филантропа и чувствую особое отвращение ко всякого рода сентиментальной риторике; как натуралист, я стараюсь иметь дело лишь с фактами, находящимися в моем распоряжении, и принимаю за несомненный факт, что во всей промышленной Европе не найдется ни одного фабричного города, где бы значительное число людей не жило на самом краю социального болота.
Huxley, Social Diseases and Worse Remedies, 189И, стр. 32 - 33.
Сознание зла вызывает стремление к его устранению. Однако, недостаточно чувствовать зло для того, чтобы понимать его настоящую причину. Философы XVIII века ссылались обыкновенно на порчу человеческой природы плохими учреждениями; они ожидали всего от внешних политических реформ и от реформы воспитания. В XIX веке было понято значение более глубоких социальных причин; но полное раскрытие этих причин дается не легко; и на первый раз исследование экономического фактора приводило лишь к социальным утопиям.
В 1882 году Сен-Симон в своих женевских письмах выставил принцип: «все люди должны работать». Этот принцип был, в сущности, лишь отражением движения народных масс в эпоху террора. Тем не менее, человек, понявший в 1802 году, что «великая революция» была победою буржуазии, - несмотря на всю свою склонность к мистицизму, был не заурядным социологом. В 1816 году тот же Сен-Симон почти предвосхитил мысль Маркса: он утверждал, что политика должна основываться на правильно понятых экономических интересах. На этом основании он проповедывал союз трех передовых промышленных государств. Когда Сен-Симон выставил в своей Parabole politique (политической притче) смелую для того времени гипотезу, по которой рабочий класс, включая работников мысли, составляет все, - он угадал, к чему, в конце концов, приведет развитие индустриализма. Мысль подчинить, «легистов» (чиновников, адвокатов) и «военных» рабочим классам, высказанная в Catchisme des Industriels (1822), является пророческою, хотя и утопическою для своей эпохи.
Если принять во внимание, что в Англии в 20-х годах уже начиналось брожение, приведшее в 1837 году к основанию Working men's Association (Ассоциации рабочих), и к могущественному чартистскому движению, то окажется, что Сен-Симон, при всей своей: гениальности, немногим успел опередить сознание, возникшее в рабочих массах наиболее промышленной из европейских стран.
Таким образом, социализм, поскольку он является научным, представляет лишь угадывание стремлений, уже существующих в обществе или близких к возникновению. Это становится еще более ясным при сопоставлении утопий известного английского мыслителя Роберта, Оуэна с рабочим движением.
Начало деятельности Оуэна немногим отличалось от той энергичной филантропии, какую можно встретить почти только у англичан и которая побудила, например, Говарда добровольно сесть в тюрьму, чтобы изучить и облегчить быть арестантов. Оуэн был фабрикантом и начал с устройства образцовой фабрики; филантропия не помешала доходу: Нью-Ланарская фабрика, где работали по 14 часов в сутки (это- далеко от требуемого теперь рабочими 8 часового рабочего дня), давала отличный доход и уцелела во время хлопчатобумажного кризиса, хотя в течение 4 месяцев пришлось платить рабочим полное жалованье. Правда, Оуэн не удовольствовался такою фабрикой; перенеся свою деятельность в Америку, он устроил в Гармони Гилль колонию на коммунистических началах, конечно, не имевшую успеха. Успех Нью-Ланарка, куда были поселены подонки английского рабочего класса, и неудача американской колонии лучше всего доказывают необходимость считаться с господствующим экономическим строем. Оуэн был, однако, при всех своих утопиях, практик: никто иной, как он, был инициатором закона, впервые ограничившего работу женщин и детей; он же был председателем первого конгресса английских рабочих союзов, приведшего к соединению их в один могущественный союз.
Утопический социализм смутно сознавал значение капиталистического строя, как стадии эволюции, предшествующей более совершенным экономическим формам; но полное выяснение значения капитализма принадлежит научной критике. Прогрессивное историческое значение капитализма, как показал Маркс, приводится, главным образом, к превращению натуральных хозяйств в денежные, и, по терминологии Маркса, к «обобществлению труда». Техническая основа капитализма - крупная машинная промышленность - несомненно прогрессивна. Никакие сетования об упадке кустарных промыслов не устраняют факта технического превосходства фабричной, промышленности над мануфактурной. В фабричном производстве крайности разделения труда вытекают не из технических условий; тогда как в кустарной и мануфактурной промышленности крайнее разделение труда есть неизбежное условие успеха. Ссылаясь на Адама Смита, часто забывают о том, что он жил до наступления периода крупной фабричной промышленности, связанного с успехами конструкции паровых, а позднее и электромагнитных машин. По мере усовершенствования машин, мы приближаемся к эпохе, когда целой машиной будут управлять немногие рабочие, получившие техническое образование, и стало быть вовсе не играющие роль «придатков машины», но вполне заслуживавшие названия «мастеров».
Каковы бы ни были, поэтому, мрачные стороны нынешней фабричной промышленности, её прогрессивная техника неминуемо одержит верх над всякими кустарными производствами. В то же время в ней есть задатки для восстановления целостности рабочего, нарушенной, по преимуществу, мелкими мануфактурными производствами.
3АКЛЮЧЕНИE.
В виде заключения поставим вопрос: что же является существенным двигателем человечества? Идеи, говорить Конт; чувства и характеры утверждает Спенсер; религия, дающая победу в борьбе за существование, говорит Кидд; «психические факторы» - по мнению Лестера Уорда. Нам известно также мнение идеалиста Шиллера, сходящееся с мнением материалистов - Маркса и Энгельса. Голод и любовь - двигатели человечества, указанные Шиллером. Воспроизведение потомства и производство материальных благ, вторят основатели социального материализма.
Все эти мнения страдают односторонностью, но последнее из них ближе всех к истине, так как оно указываете на самые глубокие и могущественные факторы личной и общественной деятельности. Эти факторы существенно определяют и психическое содержание людей. Чувства, идеи, верования, вообще вся психическая деятельность личностей лишь в абстракции может быть отделена от «голода и любви», от «воспроизведения потомства» и «производства продуктов». По методологическим причинам, можно, поэтому, (для обществ, достигших известной стадии развития) рассматривать экономический фактор социальной эволюции как вполне независимый элемент, определяющий все другие. Экономическая стадии развития, включая технические способы производства, всего ярче характеризуют, сколько-нибудь культурные общественные типы. Однако, техника зависит, от знания; и хотя это последнее главным образом определяется данным социальным состоянием, но частью унаследовано от прежние эпох – и в этом смысле независимо. Далее, требования промышленности часто вызывают изобретения и дают применение научным открытиям; но важнейшие изобретения являются плодом чисто теоретической мысли, причем наука, вовсе не имея этого в виду, производить переворот в технике. Когда А. В. Гофман в своей маленькой лаборатории исследовал в 1858 году свойства анилина, он продолжал работы, клонившиеся к развитию теории типов; ему и на ум не приходило, что он произведет настоящую революцию в красильном деле и создаст важную отрасль промышленности. Но и чувства, и верования точно также воздействуют на экономические условия, хотя сами слагаются под их давлением. Так, испанский религиозный фанатизм, погубивший мавританскую культуру, был немыслим без целого ряда экономических факторов. Фанатизм, в свою очередь, содействовал превращению Испании в экономически отсталую страну, которая, вследствие этого, должна была вскоре утратить свое мишурное политическое могущество. Итак, существует «взаимодействие независимых факторов»; и самые «надстройки» над экономическим фундаментом могут порою раздавить фундамент: лишь этим объясняются экономические перевороты и возможность сокращения стадий эволюции.
Грубейшим заблуждением является, однако, мнение, что учение, признающее экономическую эволюцию основою всего общественного развития, - или, вмести с нами, усматривающее в ней главный социальный элемент, - влечет за собою проповедь политического, умственного и нравственного индифферентизма. Как раз наоборот. Именно это учение требует устранения всяких правовых, умственных и нравственных оков, препятствующих нормальному ходу социальной эволюции.
Конечная цель этого учения - развитие общественного самосознания и достижение истинной свободы. Понять закон развития вовсе не значить слепо подчиниться ему. Научное познание действительности устраняет несбыточные утопии, содействуя построению достижимых идеалов; но в то же время оно придает силы и мужество в великой жизненной борьбе.
КОНЕЦ.
12 сентября 1897 года.
М.М.Филиппов
«Философия Действительности»
Санкт-Петербург