Невероятна биография доктора натуральной философии Филиппова Михаила Михайловича, издателя журнала "Научное Обозрение", впервые опубликовавшего работу К.Э. Циолковского о покорении космического пространства, переводчика трудов К. Маркса и Ч. Дарвина на русский и Д. Менделеева на французский. Автора более 300 научных работ.
Оказалось, что Филиппов М.М. является автором двухтомного труда "Философия Действительности", издававшегося дважды в 19 веке, но больше никогда не переиздавашегося.
Михаил Михайлович Филиппов погиб (умер) в 1903 году при постановке опыта по передаче энергии взрыва на расстояние, его история легла в основу романа А.Толстого "Гиперболоид инженера Гарина" и множества версий о таинственных "лучах смерти".
О деятельности ученого подробно рассказывается в энциклопедиях, в сети можно найти сканы его работ с биографиями ученых и мыслителей древности, роман о Севастопольской битве был высоко оценен Л.Толстым и переиздавался совсем недавно. Но его философское наследие, в отличие от популяризаторского таланта и социальной борьбы (он был социалистом, марксистом и изобретал оружие в уверенности, что оно поможет остановить кровопролитные войны) становится достоянием только сейчас (например см. Коробкова С.Н. "СОЦИАЛЬНО-ФИЛОСОФСКАЯ ТЕОРИЯ М. М. ФИЛИППОВА" и другие ее работы).
Позиция Филиппова по отношению к марксизму и его последователям в России не устраивала захвативших власть революционеров, даже в воспоминаниях его сына, вышедших в 1960-х годах, на пике интереса к науке, рассказывается больше не о Филиппове, а о его борьбе с царской цензурой и о том, что в редактируемом им журнале "Научное обозрение", печатался В.И.Ленин и другие марксисты.
В 1895 году Филиппов М.М. закончил и издал двухтомный труд "Философия Действительности", который по своей идейной направленности не потерял актуальности и сейчас, когда во всем мире, и в России, происходят процессы обскурантизма, обратные Просвещению, которое вдохновляло интеллигенцию русскую и в 19 и в 20 веке.
По другому нельзя назвать процессы, идущие в российском образовании и шире - в культуре и обществе. Прошло более ста лет с момента выхода книги, но те идеалы, о которых пишет автор, так и остались идеалами, наука и научный метод развиваются, но метафизическое миросозерцание не отмирает, как виделось в конце 19 века, а наоборот, пытается "срастись" с наукой, "пристроиться".
Диалектический и исторический материализм - непререкаемые догмы советской философии - не принимали не только позицию доктора натуральной философии М.М Филиппова, но и материализм академика В.В.Вернадского являлся "еретическим", не вписывались в Программу построения Нового Мира, вместе с кибернетикой, генетикой и прочими "буржуазными отклонениями" от Генеральной Линии Партии.
Возрождение религиозности, устранение науки из общественной жизни и ее замена на "духовность" меняют вектор развития всего российского общества. Тем ценнее сегодня "Философия Действительности", где наука ставится автором в основу философии и общественной жизни. В предисловии автор пишет:
"История сама по себе едва ли представляет интерес, если из нее не извлекаются выводы, имеющие значение для настоящего и будущего; важнейшим же результатом моего труда я считаю тот вывод, что все вообще философские системы, пытающиеся отделить себя от науки, окончательно отжили свой век. Как бы ни были велики их заслугив прошедшем, для настоящего времени метафизические учения являются лишь тормозом, задерживающим развитие мысли, и поэтому должны быть признаны орудием регресса."
В 2016 году в Российской Государственной Библиотеке, Исторической Библиотеке (в Москве) и Российской Национальной Библиотеке (в Петербурге) удалось найти и отсканировать оба тома "Философии Действительности" и последний, мая 1903 года, предсмертный номер журнала "Научное Обозрение", где М.М. Филиппов начал публикацию философских размышлений о творчестве личности.
В этом разделе публикуются тексты "Философии Действительности" в современной орфографии. Возможно удастся собрать их в одну бумажную книгу. Попытка сбора средств на издание не удалась.
В хмурое, дождливое лето 1903 г. в Петербурге выдался на редкость ясный и жаркий день. 16 июня под лучами палящего солнца от дома № 37 по улице, названной именем отца русского романтизма поэта Жуковского, двинулась немноголюдная похоронная процессия.
Миновав широкую пыльную Лиговку, траурное шествие повернуло на Расстанную. Так окрестили эту улицу много лет назад потому, что по ней провожали петербуржцы своих близких на Волково кладбище, расставаясь с ними навеки. Грустное, поэтическое название осталось у этой улицы и до наших дней. Пройдя ее, погребальная процессия достигла кладбищенской ограды и была встречена мерным колокольным звоном. После церковного обряда, совершенного по иронии судьбы у гроба убежденного атеиста своего времени, состоялась краткая гражданская панихида, и на «Литераторских мостках» (месте захоронения писателей), неподалеку от могил Белинского и Добролюбова, возник новый могильный холм с надписью на кресте:
"Михаил Михайлович Филиппов
Основатель и редактор журнала «Научное обозрение»
(1858-1903)"
С горечью и сожалением прозвучали над свежей могилой ученого прощальные слова его друга, профессора историка А. Трачевского.
«Судьба была ему мачехой. Он был непреклонным борцом за правду и истину. Его мало понимали: даже иные спутники по жизненной стезе окидывали его не прямым взглядом... Печать страдания лежала на старческом облике сорокачетырехлетнего философа, пользовавшегося слишком большим «вниманием» сверху и недостаточной оценкой снизу... Бился он по вся дни, как рыба об лед, но и не думал слагать оружие. Он только покрылся броней суховатости. Трудно было проникнуть в эту наболевшую душу и в тайники этого глубокого ума. Этот математик, философ, естественник, экономист, социолог и беллетрист был еще чутким публицистом. Его волновали все злобы дня: он немедленно давал ответы на все запросы жизни. Его гражданским долгом был обет немолчания»
Трудно было дать более точную характеристику короткого жизненного пути М. М. Филиппова, трагически погибшего на своем научном посту.
Прогрессивные газеты и журналы России в многочисленных некрологах отметили большую утрату, которую понесла отечественная наука. Бульварные издания попытались использовать необычные обстоятельства его смерти как очередную сенсацию.
Группа петербургских писателей и ученых, как сообщали газеты, задумала издать в пользу семьи М. М. Филиппова, оставшейся без всяких средств к существованию, научно-литературный сборник, посвященный его памяти, а также устроить литературный вечер, сбор от которого должен был пойти на стипендию имени М. М. Филиппова в одном из высших учебных заведений Петербурга. По этому поводу в «Санкт-Петербургских ведомостях» было опубликовано ответное письмо вдовы М. М. Филиппова. Она писала:
«Я глубоко сочувствую этой идее, выражая искреннюю благодарность и признательность, но признаю невозможным для своей семьи извлекать материальную пользу из сборника. ...Я лично заинтересована лишь в том, чтобы журнал, десятилетний труд моего покойного мужа, перешел в чистые руки, и если не сумеют или не захотят сохранить характера, то направление безусловно должно остаться нетронутым...»
После Великой Октябрьской социалистической революции в советской печати неоднократно публиковались статьи, посвященные памяти М. М. Филиппова.
В 1930 г. о трагической судьбе русского ученого-материалиста напомнил А. М. Горький в своих «Беседах о ремесле». В связи с попыткой итальянца Маркони передавать электрическую энергию без проводов Горький писал:
«Это же было сделано 27 лет тому назад у нас литератором и ученым М. М. Филипповым, который несколько лет работал над передачей электротока по воздуху и в конце концов зажег из Петербурга люстру в Царском Селе. На этот факт не было обращено должного внимания. Филиппова через несколько дней нашли в его квартире мертвым, аппараты и бумаги его арестовала полиция...»
В последние годы своей жизни М. М. Филиппов интенсивно занимался физико-техническими и пирохимическими исследованиями. Будучи связан с Д. И. Менделеевым, непосредственно общаясь с выдающимся французским химиком Вертело и крупным немецким химиком Виктором Мейером, глубоко изучив математику, физику и химию, М. М. Филиппов приступил к разработке научной проблемы, решение которой, с его точки зрения, могло принести человечеству неоценимую пользу, стать серьезным препятствием для развязывания новых войн. Такой проблемой являлась электропередача взрывной волны на большие расстояния. Об этом писал ученый в своем предсмертном письме 11 июня 1903 г. в редакцию газеты «Русские ведомости»:
«В ранней юности я прочел у Бокля, что изобретение пороха сделало войны менее кровопролитными. С тех пор меня преследовала мысль о возможности такого изобретения, которое сделало бы войны почти невозможными. Как это ни удивительно, но на днях мною сделано открытие, практическая разработка которого фактически упразднит войну.
Речь идет об изобретенном мною способе электрической передачи на расстояние волны взрыва, причем, судя по примененному методу, передача эта возможна и на расстоянии тысячи километров, так что, сделав взрыв в Петербурге, можно будет передать его действие в Костантинополь. Способ изумительно прост и дешев. Но при таком ведении войны на расстояниях, мной указанных, война фактически становится безумием и должна быть упразднена. Подробности я опубликую осенью в мемуарах Академии наук. Опыты замедляются необычайной опас-ностью применяемых веществ, частью весьма взрывчатых, как NCl3 (треххлористый азот), частью крайне ядовитых».
В начале XX в., когда человечество не могло даже представить, что появится столь смертоносное оружие, угрожающее цивилизации, как атомная и водородная бомбы, когда радио и авиация находились еще в зача-точном состоянии, сообщение об открытии нового способа передачи взрывной волны на большие расстояния произвело сильное впечатление на русское общество.
Однако тайна изобретения М. М. Филиппова, стоившего ему жизни, до сих пор осталась неразгаданной. Все бумаги и приборы были изъяты охранкой немедленно после его смерти и пропали бесследно.
Предварительные опыты М. М. Филиппов начал еще в Териоках в годы ссылки и продолжал главным образом в 1903 г. За этот период он провел двенадцать опытов, которые дали ему основание считать поставленную перед собой задачу разрешенной. Предстоял последний, тринадцатый, лабораторный эксперимент, после которого в середине июня 1903 г. М. М. Филиппов предполагал выехать на несколько дней во Францию для консультации с известным французским химиком Вертело по поводу некоторых деталей.
Лаборатория Филиппова находилась в его квартире и являлась в то же время его рабочим кабинетом. В этой же квартире помещались редакция и контора «Научного обозрения».
11 июня 1903 г., вечером, ученый предупредил родных, что будет допоздна работать, и просил разбудить его не ранее 12 часов дня. На следующий день он был обнаружен мертвым на полу, возле стола, уставленного различными приборами, колбами и ретортами. Попытки вернуть его к жизни ни к чему не привели. Вызванный вольнопрактикующий врач Полянский затруднился определить причину наступившей смерти и записал в медицинском свидетельстве: «Mors ex causa ignota».
О смерти М. М. Филиппова немедленно стало известно Охранному отделению, и на место происшествия срочно нагрянули представители власти, изъявшие после тщательного обыска переписку, документы, записи опытов и все приборы.
Великая Октябрьская социалистическая революция открыла доступ к архивам Департамента полиции, что дало возможность выяснить некоторые подробности действий охранки, предпринятых после трагической смерти ученого. В архивах не удалось обнаружить ни заключений экспертов, ни изъятых при обыске у Филиппова документов. Имеется оcнование предполагать, что все это погибло во время пожара в здании Охранного отделения, подожженного охранниками в дни Февральской революции 1917 г.
Кое-какой свет проливает лишь «совершенно секретная» записка Петербургского охранного отделения директору Департамента полиции о скоропостижной смерти М. М. Филиппова, датированная 16 июня 1903 г.
Из нее явствует, что сотрудники охранки стремились всячески скрыть истинные причины смерти ученого и даже создали для этой цели версию о его самоубийстве, хотя полицейский врач Решетников установил, что смерть произошла от паралича сердца вследствие органического сердечного порока. Для экспертизы опытов, производимых ученым, охранка через три дня после смерти М. М. Филиппова привлекла делопроизводителя Главного артиллерийского комитета полковника Гельфрейха.
Кроме того, в ночь на 15 июня труп Филиппова по распоряжению судебных властей, инспирированному охранкой, был вывезен в Мариинскую больницу для вскрытия. Под нажимом Охранного отделения и полицейский врач Решетников, и «ученый» эксперт дважды меняли свои заключения.
Полковник Гельфрейх заявил, что смерть ученого последовала вследствие неосторожного добывания им паров синильной кислоты. В заключении эксперта говорилось, что «в числе вещественных доказательств найден каменный котелок с какой-то (?) солью и жидкостью. Если эта соль — желтая соль, а жидкость — разведенная серная кислота, то не может быть сомнения в том, что эта операция велась М. Филипповым исключительно с целью самоотравления». Полковник Гельфрейх даже не счел необходимым подкрепить свои предположения химическим анализом обнаруженных веществ в упомянутом им каменном котелке. Какие цели преследовала охранка — сказать довольно трудно. Можно только предположить, что чья-то невидимая рука направляла действия титу-лярного советника Левицкого, подписавшего записку Охранного отделения. Очевидно, кто-то был серьезно заинтересован в том, чтобы скрыть записи опытов Филиппова и завуалировать причину его смерти.
Вероятно, не без влияния охранки 30 июля 1903 г. на страницах черносотенной газеты «Новое время», издававшейся в Петербурге, появилась статья, подписанная инициалами А. Т., в которой делалась попытка доказать несостоятельность идеи изобретения Филиппова. Статья была написана безграмотно и обнаруживала полное незнакомство ее автора с элементарными вопросами химии.
С ответом в защиту изобретения М. М. Филиппова на страницах «Санкт-Петербургских ведомостей» выступил Д. И. Менделеев, показавший некомпетентность «А. Т.».
В музее Д. И. Менделеева в Ленинграде сохранился автограф великого ученого, который содержит ответ на вторичную попытку того же «А. Т.». посмертно дискредитировать Филиппова перед лицом общественного мнения.
«То, что я прочел в статье «Нового времени»,— пишет Менделеев,— содержит в действительности не «научный разврат», а научную белиберду, и как она связана с именем покойного М. М. Филиппова, от которого я ничего подобного никогда не слыхал и с которым всегда беседовал с большим удовольствием, мне совершенно неясно. Узнав перед самым моим отъездом в деревню о кончине М. М. Филиппова, после того я ничего или почти ничего сколько- нибудь достойного доверия не слыхивал,и для меня остается совершенно неясной связь между белибердой статьи г. A-та и кончиной человека, который, по моему мнению, оставил о себе добрую память у всех, кто его знал»
Профессор А. Трачевский также свидетельствовал на страницах печати об отношении великого русского химика к работам Филиппова: «Отправился я к Д. И. Менделееву поговорить о дальнейшей судьбе его «Заветных мыслей», начатых в последней (майской) книжке «Научного обозрения». Не мог же я не коснуться химического открытия перед лицом самого Дмитрия Ивановича! В ответ я услышал, что в основной идее Филиппова нет ничего фантастического: волна взрыва доступна передаче, как волна света и звука».
Не стало Филиппова, и тотчас же прекратил свое существование его журнал. Майский (пятый) номер за 1903 г. явился последним взлетом «Научного обозрения», его подлинным апофеозом. В этом номере рядом с «Заветными мыслями» Д. И. Менделеева была опубликована знаменитая статья К. Э. Циолковского об исследовании мировых пространств реактивными приборами.
Прозорливым взглядом редактор «Научного обозрения», русский ученый-энциклопедист М. М. Филиппов, отдавший всю свою недолгую жизнь борьбе за прогресс и великое будущее своего народа, видел грядущие победы науки.
Знакомство России с эмпириокритицизмом происходило главным образом через народническую среду и предпринятую Лесевичем интерпретацию этого учения. Его распространению также способствовали личные контакты русских ученых с Махом и Авенариусом, а также интерес, вызванный этой доктриной в академических кругах. Тем не менее ни какой-либо один из этих «путей», ни даже их сочетание не смогли бы объяснить, каким образом новые научные теории, энергетика и эмпириокритицизм, стали для русской интеллигенции (прежде всего для молодых русских прогрессистов и революционеров) «главным событием» <1>, если не учесть той особой роли, которую играли в этом процессе журналы — уникальное средство обсуждения идей. Каждый из упомянутых здесь путей становился действенным способом распространения эмпириокритицизма именно через посредство публикации в журналах очерков и статей. Так, Лесевич разместил свою интерпретацию Авенариуса (которая впоследствии имела немалый успех) сначала на страницах «Отечественных записок», затем в «Русской мысли» и «Русском богатстве»; доклады Московского психологического общества имели свой резонанс после того, как были опубликованы в «Вопросах философии и психологии», благодаря этому же журналу более широкую публику обрели и академики.
Пятый, майский номер 1903 года "Научного Обозрения", стал для основателя и редактора журнала последним.
В этом номере он начал "Философскими письмами" разговор о творческой личности, разговор, который по форме традиционен, а по содержанию современен.
Наука и религия, знание и вера, практика и метафизика, внутренний и внешний мир, пространство и время, - на тринадцати страницах автор дает очерк понятий и разъясняет свою позицию, обещая доказать ее в дальнейших письмах.
В этом же номере первая публикация работы К.Э.Циолковского "Исследование мировых пространств ракетными приборами", с трудом утвержденная цензорами, которым пояснялось, что это для фейерверков царственных особ, а не для смущения публики...
Простота изложения материала не должна вводить читателя в заблуждение о простоте рассматриваетмых проблем, даже сейчас, в 21 веке, более чем через сто лет после публикации, большинство не в курсе излагаемых суждений и самостоятельно пытаются осмыслить и понять что такое человек, личность, творчество ...
Философские письма
(Посвящаются графине М. А. Т.)
ПИСЬМО ПЕРВОЕ.
Вы предлагаете мне изложить в популярной форме мои мысли по волнующим Вас философским вопросам. Вполне разделяю Ваше мнение, что философия должна не чуждаться жизни и идти ей на встречу, но вместе с тем не скрываю от себя трудности философской популяризации. Я сам ничего так не боюсь в философии, как всяческого тумана и прежде всего забочусь о полной ясности. Но удастся ли мне этого достигнуть, об этом не мне, конечно, судить.
Для того, чтобы с самого начала установить ту основную точку зрения, из которой я исхожу в этих письмах, теперь же укажу, что центральным пунктом развиваемого далее миросозерцания является идея творческой личности. В личном творчестве я усматриваю основу для оценки всего, что дорого людям в умственном и нравственном отношении, как и всего того, что возбуждает их ужас и ненависть, словом всего, что можно обозначить общим именем духовных ценностей, как положительных, так и отрицательных. А ведь это именно то, что, вообще, всего более интересует человека, живущего сознательною жизнью. Идет ли речь о великих научных открытиях, крупных технических изобретениях или о моральном творчестве, о религиозных учениях, или о подвигах героизма и самоотвержения, или, наконец о деяниях Торквемады или Лойолы, но во всем этом нас интересует, именно, оригинальность, самодеятельность, независимость человеческой личности, в противоположность заимствованию, подражанию, стадности, пассивности, рутине. Вопрос о творческом личном начале есть, таким образом, один из основных, если только не самый главный вопрос, как теоретической, так и моральной (или как ее еще называют, практической) философии.
Быть может, идея творческой личности покажется Вам слишком узкой, слишком ничтожной для того, чтобы послужить основой философского учения. Вы настолько начитаны в области философии, что Вам, конечно, известны различный точки зрения, существенно отличающиеся от моей. Развитые метафизические системы ставят в основу философии учение об абсолютном существе, которому придают название Единого, Сущего, Верховного Блага и многие другие. Для философов, задающихся подобными целями, идея человеческой личности представляется чересчур ограниченной, если только не придать самой личности значение абсолютного духа. Но я отлично сознаю, что показать все значение идеи творческой личности можно не иначе, как изложив учение о ней. Поэтому я и не прошу Вас поверить мне с первого слова: я указываю на понятие творческой личности лишь с той целью, чтобы нам с Вами сразу ориентироваться в наших предстоящих беседах, на моей обязанности лежит доказать, что другие точки зрения. даже те, которые на первый взгляд кажутся гораздо более широкими, чем моя, на самом деле объемлются идеей человеческой личности. Говоря о личности и о личном творчестве, я подразумеваю под этим то, что известно всем и каждому из обыденной жизни и под личностями я подразумеваю не какие-либо метафизические существа, а попросту живых людей, действующих в тех или иных общественных условиях, мыслящих, чувствующих и вступающих между собою в различные отношения. Прошу Вас, в особенности, не думать, что под выражением личность здесь подразумевается что-либо сверхчувственное, загадочное или мистическое. Но я не смотрю на личность также как на „пассивный продукт" среды. Для меня личность есть, правда, „продукт" общественной жизни человека, но не в том смысле, чтобы человек был механическим результатом общественной эволюции. Наоборот, мы увидим, что человек в значительной мере сам создает свою личность, и что в этой личности действительно духовной ценностью обладает только то, что выработано им самим. Эта выработка своей личности, своего ума, чувства воли и характера и является главной творческой деятельностью всякого человека, все прочие виды творчества являются производными от этого основного вида.
Какое значение имеет творческий труд человека над самим собою, в этом я постараюсь на первый раз убедить Вас при помощи примера, заимствованного из истории внешней культуры, а именно из истории развития человеческой техники.
Метод философского иcследования должен быть научным, но объект философии отличается от простой суммы объектов специальных наук. Конечно, в конце концов общим предметом философии, как и науки, является человек, со всем его внутренним и внешним миром, с его чувствами, мыслями и действиями; но в то время, как наука вынуждена все более и более специализировать предметы своего исследования, задачей философии является сохранение связи не только между знаниями, ной между всеми сторонами человеческой жизни, мысли и деятельности. В этом смысле прав Сократа, считая познание человека и прояснение самосознания величайшей задачей философии.
Чувства, ум, воля человека не более как отвлечения, позволяющие нам классифицировать психологические факты. Человеческая личность не может быть разделена на строго обособленные сферы; на это не дает права и новейшее учение о локализации мозговых функций, так как, во всяком случае, между этими функциями существует теснейшая связь. Единство человеческой личности, нарушаемое некоторыми расстройствами организма, следует понимать не как метафизический принцип, но как неизбежное следствие физиологического единства и целостности всех высших организмов, с их все более и более интегрирующейся нервной системой.
Даже наиболее абстрактные из наших знаний обыкновенно содержат некоторую примесь элементов, относящихся к области чувства и воли. Математическая формула, а тем более геометрическое построение уже может включать элемент изящества или, наоборот, неуклюжести; практический элемент, побуждение к действию, т. е. к приложению, свойственно всем вообще научным знаниям.
В особенности же ярко выступаете элемент чувства и воли в науках, имеющих прямое отношение к личной и общественной жизни человека. «Равнодушно внимать добру и злу» могут лишь немногие аскеты, презирающие видимый мир ради невидимого, да еще сухие доктринеры, для которых добро и зло являются только предметом изучения.
В этом отношении философия не отличается от науки. Усвоив научный метод, она не нуждается в дополнении его каким-либо другим субъективным методом. Совершенно достаточно, чтобы философ, как и ученый, был не только философом или ученым, но прежде всего человеком. А если это требование исполнено, то, конечно, он не станете любить или негодовать по методу. Не требуется никаких методических приемов для того, чтобы почувствовать негодование, читая факты, сообщаемые Энгельсом в его книге «Положение рабочих классов в Англии» или вдумываясь в показания, собранные английскими фабричными инспекторами и вкратце изложенные Марксом в первом томе его «Капитала». В книге Чарльза Бутса (Booth), вождя «армии спасения», между прочим, указан тот факт, что из жителей Лондона более 30% находятся в состоянии «хронической нищеты», а в некоторых беднейших частях города процент нищих повышается вдвое по сравнению с средней нормой.
Вот факт, установленный объективной наукой - статистикой; но узнав его, можно, не будучи утопистом, повторить слова Генри Джорджа, что огнеземельцы, австралийцы и эскимосы счастливее бедняков Великобритании. Не удивительно, что сознание такого положения современных обществ порождаете фантастические планы пересоздания их в один день или час, а людей более трезвых приводите порою к мрачному разочарованию: от такого уныния не остался свободным даже такой положительный ум, каков Гексли. Он говорить: «Я не претендую на звание филантропа и чувствую особое отвращение ко всякого рода сентиментальной риторике; как натуралист, я стараюсь иметь дело лишь с фактами, находящимися в моем распоряжении, и принимаю за несомненный факт, что во всей промышленной Европе не найдется ни одного фабричного города, где бы значительное число людей не жило на самом краю социального болота.
Huxley, Social Diseases and Worse Remedies, 189И, стр. 32 - 33.
Сознание зла вызывает стремление к его устранению. Однако, недостаточно чувствовать зло для того, чтобы понимать его настоящую причину. Философы XVIII века ссылались обыкновенно на порчу человеческой природы плохими учреждениями; они ожидали всего от внешних политических реформ и от реформы воспитания. В XIX веке было понято значение более глубоких социальных причин; но полное раскрытие этих причин дается не легко; и на первый раз исследование экономического фактора приводило лишь к социальным утопиям.
В 1882 году Сен-Симон в своих женевских письмах выставил принцип: «все люди должны работать». Этот принцип был, в сущности, лишь отражением движения народных масс в эпоху террора. Тем не менее, человек, понявший в 1802 году, что «великая революция» была победою буржуазии, - несмотря на всю свою склонность к мистицизму, был не заурядным социологом. В 1816 году тот же Сен-Симон почти предвосхитил мысль Маркса: он утверждал, что политика должна основываться на правильно понятых экономических интересах. На этом основании он проповедывал союз трех передовых промышленных государств. Когда Сен-Симон выставил в своей Parabole politique (политической притче) смелую для того времени гипотезу, по которой рабочий класс, включая работников мысли, составляет все, - он угадал, к чему, в конце концов, приведет развитие индустриализма. Мысль подчинить, «легистов» (чиновников, адвокатов) и «военных» рабочим классам, высказанная в Catchisme des Industriels (1822), является пророческою, хотя и утопическою для своей эпохи.
Если принять во внимание, что в Англии в 20-х годах уже начиналось брожение, приведшее в 1837 году к основанию Working men's Association (Ассоциации рабочих), и к могущественному чартистскому движению, то окажется, что Сен-Симон, при всей своей: гениальности, немногим успел опередить сознание, возникшее в рабочих массах наиболее промышленной из европейских стран.
Таким образом, социализм, поскольку он является научным, представляет лишь угадывание стремлений, уже существующих в обществе или близких к возникновению. Это становится еще более ясным при сопоставлении утопий известного английского мыслителя Роберта, Оуэна с рабочим движением.
Начало деятельности Оуэна немногим отличалось от той энергичной филантропии, какую можно встретить почти только у англичан и которая побудила, например, Говарда добровольно сесть в тюрьму, чтобы изучить и облегчить быть арестантов. Оуэн был фабрикантом и начал с устройства образцовой фабрики; филантропия не помешала доходу: Нью-Ланарская фабрика, где работали по 14 часов в сутки (это- далеко от требуемого теперь рабочими 8 часового рабочего дня), давала отличный доход и уцелела во время хлопчатобумажного кризиса, хотя в течение 4 месяцев пришлось платить рабочим полное жалованье. Правда, Оуэн не удовольствовался такою фабрикой; перенеся свою деятельность в Америку, он устроил в Гармони Гилль колонию на коммунистических началах, конечно, не имевшую успеха. Успех Нью-Ланарка, куда были поселены подонки английского рабочего класса, и неудача американской колонии лучше всего доказывают необходимость считаться с господствующим экономическим строем. Оуэн был, однако, при всех своих утопиях, практик: никто иной, как он, был инициатором закона, впервые ограничившего работу женщин и детей; он же был председателем первого конгресса английских рабочих союзов, приведшего к соединению их в один могущественный союз.
Утопический социализм смутно сознавал значение капиталистического строя, как стадии эволюции, предшествующей более совершенным экономическим формам; но полное выяснение значения капитализма принадлежит научной критике. Прогрессивное историческое значение капитализма, как показал Маркс, приводится, главным образом, к превращению натуральных хозяйств в денежные, и, по терминологии Маркса, к «обобществлению труда». Техническая основа капитализма - крупная машинная промышленность - несомненно прогрессивна. Никакие сетования об упадке кустарных промыслов не устраняют факта технического превосходства фабричной, промышленности над мануфактурной. В фабричном производстве крайности разделения труда вытекают не из технических условий; тогда как в кустарной и мануфактурной промышленности крайнее разделение труда есть неизбежное условие успеха. Ссылаясь на Адама Смита, часто забывают о том, что он жил до наступления периода крупной фабричной промышленности, связанного с успехами конструкции паровых, а позднее и электромагнитных машин. По мере усовершенствования машин, мы приближаемся к эпохе, когда целой машиной будут управлять немногие рабочие, получившие техническое образование, и стало быть вовсе не играющие роль «придатков машины», но вполне заслуживавшие названия «мастеров».
Каковы бы ни были, поэтому, мрачные стороны нынешней фабричной промышленности, её прогрессивная техника неминуемо одержит верх над всякими кустарными производствами. В то же время в ней есть задатки для восстановления целостности рабочего, нарушенной, по преимуществу, мелкими мануфактурными производствами.
3АКЛЮЧЕНИE.
В виде заключения поставим вопрос: что же является существенным двигателем человечества? Идеи, говорить Конт; чувства и характеры утверждает Спенсер; религия, дающая победу в борьбе за существование, говорит Кидд; «психические факторы» - по мнению Лестера Уорда. Нам известно также мнение идеалиста Шиллера, сходящееся с мнением материалистов - Маркса и Энгельса. Голод и любовь - двигатели человечества, указанные Шиллером. Воспроизведение потомства и производство материальных благ, вторят основатели социального материализма.
Все эти мнения страдают односторонностью, но последнее из них ближе всех к истине, так как оно указываете на самые глубокие и могущественные факторы личной и общественной деятельности. Эти факторы существенно определяют и психическое содержание людей. Чувства, идеи, верования, вообще вся психическая деятельность личностей лишь в абстракции может быть отделена от «голода и любви», от «воспроизведения потомства» и «производства продуктов». По методологическим причинам, можно, поэтому, (для обществ, достигших известной стадии развития) рассматривать экономический фактор социальной эволюции как вполне независимый элемент, определяющий все другие. Экономическая стадии развития, включая технические способы производства, всего ярче характеризуют, сколько-нибудь культурные общественные типы. Однако, техника зависит, от знания; и хотя это последнее главным образом определяется данным социальным состоянием, но частью унаследовано от прежние эпох – и в этом смысле независимо. Далее, требования промышленности часто вызывают изобретения и дают применение научным открытиям; но важнейшие изобретения являются плодом чисто теоретической мысли, причем наука, вовсе не имея этого в виду, производить переворот в технике. Когда А. В. Гофман в своей маленькой лаборатории исследовал в 1858 году свойства анилина, он продолжал работы, клонившиеся к развитию теории типов; ему и на ум не приходило, что он произведет настоящую революцию в красильном деле и создаст важную отрасль промышленности. Но и чувства, и верования точно также воздействуют на экономические условия, хотя сами слагаются под их давлением. Так, испанский религиозный фанатизм, погубивший мавританскую культуру, был немыслим без целого ряда экономических факторов. Фанатизм, в свою очередь, содействовал превращению Испании в экономически отсталую страну, которая, вследствие этого, должна была вскоре утратить свое мишурное политическое могущество. Итак, существует «взаимодействие независимых факторов»; и самые «надстройки» над экономическим фундаментом могут порою раздавить фундамент: лишь этим объясняются экономические перевороты и возможность сокращения стадий эволюции.
Грубейшим заблуждением является, однако, мнение, что учение, признающее экономическую эволюцию основою всего общественного развития, - или, вмести с нами, усматривающее в ней главный социальный элемент, - влечет за собою проповедь политического, умственного и нравственного индифферентизма. Как раз наоборот. Именно это учение требует устранения всяких правовых, умственных и нравственных оков, препятствующих нормальному ходу социальной эволюции.
Конечная цель этого учения - развитие общественного самосознания и достижение истинной свободы. Понять закон развития вовсе не значить слепо подчиниться ему. Научное познание действительности устраняет несбыточные утопии, содействуя построению достижимых идеалов; но в то же время оно придает силы и мужество в великой жизненной борьбе.
Я начну с разбора некоторых общих выводов, установленных Дарвином в его «Происхождении видов». («Происхождение видов», стр. 370 п след. моего издания.).
